Воронцов. Перезагрузка. Книга 10 - Ник Тарасов

им вслед, пока длинная вереница телег, окружённая вооружёнными всадниками военного эскорта, не скрылась за дальним поворотом дороги, ведущей на восток. Чувствовал странную, противоречивую смесь гордости за своих людей и тревоги за успех предприятия. Я отправлял свои идеи, свои технологии за тысячи вёрст от Тулы, и теперь их успешная реализация зависела не только от меня, но и от тех, кого я обучил, в кого вложил знания. Это был серьёзный экзамен. И для них, и для всей моей образовательной системы.

* * *

Первые письма с далёкого Урала пришли через месяц с небольшим — срок, который я провёл в напряжённом ожидании и постоянных мыслях о том, как там дела у экспедиции. Я читал их поздним вечером в своём кабинете, под мерный треск поленьев в камине, и словно наяву видел перед глазами заснеженные уральские хребты и закопчённые, древние цеха строгановских заводов, где веками плавили железо и ковали металл.

Григорий писал скупо, по-мужски, без лишних эмоций и красивых слов, но между строк его сухих отчётов ясно читалась настоящая, ожесточённая битва за умы и сердца местных мастеров.

'Егор Андреевич! Пишу из Нижнего Тагила, главного завода барона. Доехали благополучно, хвала Господу, хотя дорога выдалась тяжёлая и изматывающая. Одна телега с компрессорными деталями сломала ось в глухом месте, пришлось чинить прямо на месте своими силами, потеряли целый день драгоценного времени. Но всё важное оборудование довезли целым и невредимым, ни одна паровая машина серьёзно не пострадала.

Встретили нас здесь крайне настороженно, с явным недоверием. Местные потомственные мастера смотрят на нас как на чужаков-выскочек из столиц, которые приехали высокомерно учить их жизни и работе, которую они знают от дедов. Управляющий завода, Пётр Семёнович, выделил нам обещанные помещения. Отдали под нашу мастерскую старый заброшенный литейный цех, который не работал последние пять лет и успел основательно запуститься. Большой, достаточно просторный, с высокими потолками, но жутко запущенный — пришлось потратить целую неделю упорного труда, чтобы вычистить грязь, отремонтировать прохудившуюся крышу, наладить хотя бы минимальную вентиляцию.

Савелий Кузьмич уже вовсю трудится над сборкой первой паровой машины. Работает не покладая рук с раннего утра до глубокой ночи, постоянно ворчит на местных рабочих, что они неумелые и неповоротливые, но справедливости ради надо сказать — они стараются, делают всё, что велено, пусть и медленно. Фёдор Железнов обошёл и внимательно осмотрел все кузнечные цеха завода — говорит, что оборудование там древнее, чуть ли не времён Петра Первого, но сами рабочие крепкие, физически очень сильные люди. Если их правильно обучить новым методам работы, они смогут показывать отличные результаты с пневматическими молотами.'

Я откладывал письмо, чувствуя, как холодок пробегает по спине. Понимал, с чем столкнулась моя команда. Я хорошо знал этот непростой тип людей — закалённых тяжёлым трудом консерваторов, привыкших с детства к изнурительной физической работе как к единственному правильному и богоугодному мерилу человеческой добродетели и мастерства. Для них любое облегчение тяжёлого труда с помощью хитрой машины казалось чем-то неправильным, почти греховным, подозрительным вмешательством в естественный порядок вещей.

Следующее донесение Григория, пришедшее неделю спустя, показало, что ситуация накалилась до предела:

«Егор Андреевич, откровенный саботаж наших усилий, иначе я это назвать не могу. Ночью кто-то пробрался в нашу мастерскую и умышленно перерезал острым ножом все кожаные патрубки на компрессоре — дорогие, с трудом изготовленные детали. Рабочие шепчутся по углам, крестятся, говорят, что это кара небесная за греховное вмешательство в недра земли, за попытку обмануть природу. Пришлось экстренно выставить постоянный вооружённый караул из наших ребят и строгановских охранников возле мастерской. Барон Строганов, узнав о происшествии, немедленно прислал грозный приказ всем управляющим — кто будет активно мешать работе, того гнать с завода в шею и штрафовать нещадно. Это решительное заявление немного остудило самые горячие головы смутьянов, но напряжение по-прежнему висит в воздухе густое, хоть ножом режь. Мы собрали первый полноценный пневматический молот. Завтра назначен пробный торжественный пуск в присутствии всех главных мастеров. Если он не заработает так, как мы обещали — нас здесь, пожалуй, вилами поднимут и прогонят с позором…»

Но следующее, третье донесение, доставленное специальным фельдъегерем вместе с объёмистым официальным пакетом от самого барона Строганова, заставило меня наконец выдохнуть с огромным облегчением. Бумага письма была помятой, местами испачканной угольной пылью — видно было, что Григорий писал его прямо в горячем цеху, на обычном верстаке, не отходя от работы.

«Егор Андреевич, великая победа! Полная и безоговорочная, триумфальная победа! Когда мы запустили компрессор на полную мощность и пневматический молот начал ритмично, мощно работать, весь огромный цех как один сбежался смотреть на это чудо. Главный местный кузнец Кузьма Игнатьевич, тот самый упрямый дед лет семидесяти, что встал грудью перед домной, стоял в самом первом ряду зрителей, усердно крестился дрожащей рукой и что-то бормотал про нечистую силу. А когда наш молот за какую-то минуту легко и чисто перековал массивную железную болванку, на которую у двух опытных молотобойцев обычно уходило минимум полчаса тяжелейшего потения и отборного мата, в переполненном цеху повисла такая гробовая тишина, что отчётливо слышно было, как уголь потрескивает в дальнем горне. Все стояли ошарашенные, не веря своим глазам. А потом Кузьма медленно подошел к станине молота, осторожно потрогал её, внимательно осмотрел готовую поковку — идеально ровную, гладкую, без единого изъяна — и вдруг низко поклонился мне в пояс. „Прости, — хрипло говорит, — меня, дурака упрямого старого. Вижу теперь своими глазами, что сила тут работает не нечистая бесовская, а самая что ни на есть умная человеческая“. С того самого памятного дня работа закипела как в муравейнике. Очередь стоит длинная из желающих на этом „самобое“ поработать, все хотят попробовать…»

Я широко улыбнулся, читая эти воодушевлённые строки и живо представляя себе эту яркую картину технологического триумфа. Вот оно — технология победила вековые предрассудки и слепое недоверие самым надёжным, проверенным способом: реальной, измеримой, неоспоримой эффективностью, которую невозможно отрицать.

Но настоящей, абсолютной победой всего проекта стало масштабное внедрение революционного механического освещения в цехах. Григорий описывал этот исторический момент с плохо скрываемым, искренним восторгом:

«Егор Андреевич, установили ваши чудесные лампы в главном плавильном и прокатном цехах. Когда впервые зажгли их все разом во время ночной смены, бывалые мужики в изумлении шапки поскидывали, крестились. Светло стало, ей-богу, как ясным днём! Раньше с дымными лучинами да вонючими масляными плошками приходилось работать практически на ощупь в полутьме, от этого брака было очень много, люди постоянно калечились в кромешных потёмках, спотыкались, обжигались.