Русский бунт. Интервенция - Алексей Викторович Вязовский

ловкий наблюдатель увидит момент запуска — этого мало. В конце концов, те же ракеты Конгрэва скопировали лишь лет через пятнадцать после их первого применения, и это после того, как союзники могли воочию наблюдать действия ракетчиков в битве под Данцигом, получить образцы и ознакомиться с книгой автора патента. Да и то русским, к примеру, до инженера Александра Засядько так и не удалось создать боевую ракету с удовлетворительными характеристиками.

Вообще удивительно, что мир до сих пор не допер до идеи начинить ракету гранатой. В армиях уже много лет с успехом применяются осветительные ракеты. Искусство фейерверков достигло невероятных высот, и особенно им славились именно русские. Артиллерист Михаил Данилов даже написал книгу «Довольное и ясное показание, по которому всякой сам собою может приготовлять и делать всякие фейерверки и разныя иллюминации» с подробными чертежами. Еще не опубликованная, она уже была известна в Канцелярии главной артиллерии и фортификации. Главный артиллерист 1-й армии генерал Петр Мелиссимо, присягнувший мне на Оке, славился как искусный мастер «огненных потех». И накопив столько знаний, Европа в целом, и Россия в частности, так и осталась без ракетного оружия в XVIII веке.

У грека Мелиссимо не сложились отношения с Чумаковым, и вместо службы в войсках он получил от меня задание создать в Петербурге при Артиллерийском ведомстве нечто вроде испытательного центра новых орудий и боеприпасов. Я выдал ему чертеж ракеты и пресек в зародыше все дискуссии. Потребовал рассчитать количество дымного пороха, способного перенести на приличное расстояние снаряд с 8-фунтовой гранатой, начиненной картечью, и после этого изготовить цилиндр из жести нужной длины. В чертеже присутствовала одна деталь, которой в боевой ракете будет отсутствовать — к ней якобы будет прикреплена длинная палка для стабилизации полета. Вопросов она у генерала не вызвала: точно также снаряжались снаряды для фейерверков.

Для разработки ракетного «топлива» привлек уже проверенного в деле Иоганна Гюльденштедта. От него требовалось немногое: добиться равномерного сгорания порохового заряда. Он объединил усилия с морскими артиллеристами, и они выдали неплохую смесь, уже проходившую испытания на флоте: пороховая мякоть, селитра, мягкая сера и молотый ольховый уголь.

Мастерская Академии получила задание изготовить двойные спиральные направляющие в виде длинного тубуса и устройство для регулировки угла подъема, столярка в Кронштадте — футляры для них и станину для монтажа пакета из 16 пусковых установок. Самый секретный элемент, съемные стабилизаторы, по частному заказу склепали на фабрике для производства медной и жестяной посуды. Там даже не поняли, что у них заказали — не то примитивную подставку, не то заготовку, непонятно для чего.

Потом пришел черед Чумакова и самых преданных ему людей. Пушкарские навыки не имели значения — ракетные войска русской армии создавались с нуля. На секретном полигоне была собрана пусковая установка, одну ракету оснастили стабилизатором, подожгли заряд примитивным подрывом холостого заряда.

«Вжуууух…» Дымный след повис в сыром мартовском воздухе.

Ракета с муляжом вместо боевой части в станине не взорвалась, благополучно ее покинула и долетела почти до границы полигона — две полные версты одолела, воткнувшись в талые сугробы. Из укрытия, где мы прятались с моим начальником артиллерии, место ее приземления можно было рассмотреть лишь в подзорную трубу. Чумаков снял с головы генеральскую двууголку, достал платок, вытер обильно вспотевший лоб и выдал странное заключение:

— Не пушка.

Я рассмеялся и успокаивающе похлопал Федора по плечу.

— Конечно, не пушка. Ракета! Не переживай! Никуда твои драгоценные орудия не денутся.

— Много чего учесть нужно, — до Чумакова дошел весь объем предстоящей работы. Вот же самородок, на лету схватывает.

— Работы непочатый край! Я дам тебе хорошего математика. Это Фусс, зять великого Эйлера. Нужно как можно точнее определить воздействие разной силы и направлений ветра и составить таблицы с углами возвышения станины для точной стрельбы. Мне важно, чтобы ракеты летели точно в заданный квадрат, а не как бог на душу положит.

* * *

Духота южной зимы — сырая, промозглая, несущая за собой запахи начинавшей таять земли и прелой листвы — стояла над бескрайними степями. Суворов ненавидел эту пору. Раскисшие дороги, кони, тонущие по брюхо, скрип постромок кибитки, вытягиваемый из плена только волами. Распутица — это слово, как старая рана, ныло при одной мысли о долгой дороге. Но приказ царя был однозначен — срочно явиться в столицу, в министерство военных дел.

Вот и летел Александр Васильевич, не жалея почтовых троек, на север. Февраль только-только перевалил за середину, но по ночам уже не трещали морозы, а днем солнце пригревало предательски, размягчая верхний слой наста на полях и превращая укрытые от ветра участки дороги в подлую, хлюпающую кашицу. На санях — пока еще санный путь, слава богу! — но чутье старого вояки подсказывало: долго это не продлится. Еще неделя-другая, и весь этот кажущийся твердым настил пойдет ходуном, превращая сотни верст в непроходимое болото.

Путь был долгим, однообразным. Степь сменилась перелесками, потом пошли старые боры средней полосы. Изредка попадались деревеньки, убогие, серые, с покосившимися избами и дымящимися трубами. Виды привычные, глазу знакомые. Но что-то было не так. Что именно — Суворов поначалу не мог уловить. То ли слишком тихо, то ли, наоборот, слишком… оживленно?

На подъезде к одной из деревень, где предстояла смена лошадей, слух уловил непривычные звуки. Песни. Провожали рекрутов в армию. И провожали весело. Не похоронные причитания или пьяные вопли. Нет. Это было… задорно?

«Что за оказия?» — пробормотал Суворов, выглядывая из-под полога. Кибитка остановилась у дома старосты, чуть в стороне от собравшейся толпы.

У самой избы, расписной, с новыми наличниками на окнах — тоже диво, староста, мужик лет сорока, ладный, с окладистой бородой, стоял, окруженный дюжиной парней. Парни эти — выглядели… не хмурыми и не забитыми. Смеются, перешучиваются, кто-то плясовую отбивает ногами по утоптанному снегу. Вокруг народ — бабы, старики, ребятишки. Песни. Рожки, дудки — откуда только взялись?

Суворов выбрался из саней, ступая на снег осторожно, прихрамывая на раненую ногу. Поправил шубу, надвинул на лоб треуголку.

— Что за гуляние? — спросил он, подходя ближе. — Рекрутов провожаете, а веселитесь, будто на свадьбу?

Староста обернулся, в глазах — ни тени прежнего холопского страха. С почтением, но твердо поклонился.

— Здравствовать желаем, господин генерал. Рекрутов, так точно. Вернее, добровольцев и призывников. В армию царя-батюшки Петра Федоровича идем служить.

— Служить идете. Так отчего ж веселье? Не на смерть разве же провожаете? Или не слышали какая нынче заруба идет с поляком да шведом?