Ленька-гимназист - Виктор Коллингвуд

«модерн» были покрыты воронеными чугунными же решетками, составлявшими ступени лестницы. Конечно, мне доводилось слышать про чугунные мосты, но я даже подумать не мог, что когда-то из чугуна отливали лестницы!

В следующем классе нас встретил темноволосый пожилой господин с красным мясистым лицом и нездоровой ноздреватой кожей. Староста доложил ему посещаемость. Преподаватель (его звали Аристархом Ивановичем) выслушал это, мотнул головой, буркнул: «Садитесь!» и сам влез на кафедру.

Поведение его показалось мне более чем странным. Прежде всего, он с треском развернул журнал, хлопнул по нему ладонью и, выпятив вперед нижнюю челюсть, сделал на класс страшные глаза. Потом он широко расставил локти на кафедре, подпер подбородок ладонями и, запустив ногти в рот, начал нараспев и сквозь зубы:

— Ну-с, орлы вы мои… ученички единотрудовые… Что вы знаете?

Тут Аристарх Иванович неожиданно качнулся вперед и икнул.

— Ничего вы не знаете. Р-р-ровно ничего. И з-знать ничего не будете. Вы дома, небось, только в бабки играли да голубей гоняли по крышам? И пре-кра-а-асно! Чуд-десно! И занимались бы этим делом до сих пор. Да и зачем вам грамоте-то знать? Не ваше дело-с. Учитесь не учитесь, а все равно неучами останетесь, потому… потому… (тут учитель опять покачнулся, на этот раз сильнее прежнего, но вновь справился с собою), потому что ваше призвание — чистить коровники!

Дальнейший монолог показал, что почтенный учитель полагал сыновей мастеровых как не получивших вовремя должного воспитания, решительно непригодными к обучению «далее букваря».

Поговорив в этом духе минут пять, Аристарх Иванович вдруг закрыл глаза и потерял равновесие. Локти его соскользнули с кафедры, голова беспомощно и грузно упала на раскрытый журнал, и в классе явственно раздался храп. Преподаватель был безнадежно пьян.

Разумеется, тут же начался ералаш: ученики галдели, рассказывая друг другу события прошедших нескольких дней, кидались бумажными шариками, пихали друг друга, кто-то на «камчатке» достал даже колоду карт, как вдруг преподаватель поднял голову и строгим тоном произнёс:

— Откройте ваши хрестоматии на тридцать шестой странице.

Все открыли книги с преувеличенным шумом. Аристарх Иванович указал кивком головы на мальчика, сидевшего на парте впереди нас с Коськой.

— Вот вы… господинчик… как вас? Да, да, вы самый… — прибавил он и замотал головой, видя, что тот нерешительно приподнимается, ища вокруг глазами, — тот, что с желтыми пуговицами и с бородавочкой… Как ваше заглавие? Что-с? Ничего не слышу. Да встаньте же, когда с вами говорят. Заглавие ваше как, я спрашиваю?

— Фамилию говори, — шепнул сзади Коська.

— Кривошеин!

— Так и запишем. Что у вас там изображено на тридцать шестой странице, милостивый мой государь, господин Кривошеин?

— «Чиж и голубь»!

— Возглашайте-с.

Кривошеин прочитал, и преподаватель потом долго и путанно объяснял нам отличие дактиля от анапеста.

Затем были уроки немецкого и французского, и, наконец, нам разрешили идти по домам. Я к тому времени здорово проголодался и рад был бы побыстрее свалить домой, но стоило мне оказаться на школьном дворе, как меня вновь окрикнул этот самый «Козлик». И снова, гад, с компанией таких же как он хлыщей.

— Ну что, быдло, идём за угол? — с мерзкой улыбочкой предложил он.

— Сам ты быдло. Что мне там делать — твою рожу обоссать? — грубо ответил я.

— Ах ты, хам! Курва! — взвизгнул Козлик и с размаху толкнул меня в грудь.

Терпеть далее я не стал, отскочил и тут же врезал ему локтём под дых. Козлик охнул и согнулся. Его дружки кинулись на меня, но тут же подоспели Гнатка и Костик. Завязалась короткая, яростная свалка. Кто-то вцепился мне в волосы, я отмахнулся, услышал треск рвущейся ткани — рукав новой рубахи! Злость придала мне сил: вывернувшись, я еще раз саданул Козлика, теперь уже в нос. Тот взвыл и отскочил, но быстро оправившись, обрушил на меня град ударов.

— А ну, прекратить! Немедленно! — раздался грозный голос Сергея Александровича, появившегося в дверях.

Драка моментально стихла. Мы стояли, тяжело дыша, растрепанные, злые. У Козлика текла из носа кровь, у меня был порван рукав.

— Зданович! Брежнев! Оба ко мне! Остальные — по местам!

Короче, отчитал он нас обоих, но разбираться, кто прав, кто виноват, не стал — время, видно, такое, что мальчишеские драки казались мелочью. Тем не менее, как я заметил, мальчики боялись и уважали учителей. Наблюдая это, я невольно про себя усмехнулся: «А ведь в моем будущем времени это почтение будут старательно вытравливать, растить инфантильных неучей, не способных и двух слов связать без мата и гугла… А может дело в том, что тут еще не запрещено лупить учеников указкой?»

Наконец, мы пошли-таки по домам.

— Ловко ты его, локтем-то! — восторженно сообщил Гнатик. — Научишь?

— Непременно. Слушай, — вполголоса спросил я у Коськи Грушевого, — что это за хмырь, и чего ему он нас надо?

— Ну ты фрукт! — сделал тот круглые глаза за стеклами своих очков. — Это ж Козлик, Казимир Зданович. Батька его какой-то начальник был в прокатном цеху. Давно мы с ними на ножах! Неуж забыл? Да, крепко тебя тогда копытом-то приложило!

И рассказал, что этот поляк, заносчивый и драчливый, давно точил на меня зуб, считая выскочкой из Нижней колонии, посмевшим учиться вместе с «панами» из Верхней. Моя новая одежда явно пришлась ему не по вкусу.

— И что, часто тут махач такой? — спросил я, уже зная, что мне скажут в ответ.

— Постоянно! И хорошо когда один на один, а то навалятся все на одного, и амба!

Ну что же, мир жесток, а дети Гражданской войны — не ангелочки из церковного хора.

— Надо тренироваться, приемы всякие изучать, — сказал я твердо, глядя вслед удаляющемуся Здановичу. — Надо быть сильными. Иначе сожрут…

— Будем учиться драться по-настоящему, — продолжил я. — Не просто махать кулаками. Захваты, броски…

Глаза у приятелей загорелись.

— Французский бокс? Или борцами стать, как Иван Поддубный? А кто научит?

— Ну… — неопределенно протянул я. — Будем пробовать. Я кое-что видел, читал…. Тут главное — силу нарастить, и тренировки регулярные делать. Каждый день после школы.

На том мы и расстались.

В задумчивости подходил я к нашему домику под вётлами. Нарастить силу — дело непростое. Я понимал, что в это голодное время набрать мышечную массу будет сложно, но и сидеть сложа руки было нельзя.

* бобрик — дешевая шерстяная ткань с