Ленька-гимназист - Виктор Коллингвуд

— Тяжелые будут, — удовлетворенно сказал Гнатка, осторожно потрогав палочкой поверхность застывающего металла в одной из ямок.

— То, что надо, — кивнул я.

Впереди была ночь, а за ней — новый день, в котором эти неказистые куски свинца могли стать последним доводом в споре, где слова уже не имели силы. И глядя на мерцающие угли костра, я думал о том, как быстро жестокая реальность Гражданской войны заставляет даже мальчишек браться за оружие, пусть и такое, самодельное. От той, другой жизни, где были секции самбо и правила честного боя, меня отделяла чудовищная пропасть времени, и не менее ужасающая необходимость выживать здесь и сейчас.

Наплевав на все правила.

На следующий день после уроков, мы с Гнаткой и Костиком сидели на старых шпалах возле депо, обсуждая наши вчерашние свинцовые трофеи, которые теперь, завернутые в тряпицы, оттягивали карманы.

— Главное, чтоб не заметил никто, — шептал Костик, опасливо косясь по сторонам. — Мать увидит — убьет.

— А ты не показывай, — буркнул Гнатка, деловито похлопывая себя по карману штанов. — Это наш секрет. Против разных там Козликов!

Не успел он договорить, как из-за угла сарая вывернулась новая фигура. Парень был года на два старше меня, может, пятнадцати лет, высокий, светловолосый, с нагловатым, чуть скуластым лицом. Одет он был почище нашего — в гимнастерку без погон, но добротную, и штаны, заправленные в видавшие виды, но крепкие сапоги. С ним шли еще пара человек. Подросток остановился перед нами, заложив руки за спину, и оглядел нас сверху вниз с ленивым презрением.

— А это что за собрание? Большевики местные? — Голос у него был с заметным украинским говорком, певучим, но неприятным.

Мы молчали. Я сразу понял — этот не из наших, не из заводских. Слишком уверенный, слишком чужой.

— А вы кто такие будете? — спросил Гнатик, и я понял, что ребята эти не местные.

— Господари Украини и этого миста! — буркнул из-за плеча высокого парня другой, тощий тип в вышиванке и папахе со шлыком.

— Я — сын сотника пана Петлюры. Слыхали про таких? — процедил долговязый тип. — Мы скоро тут порядок наведем. А вы чьи будете? Краснопузые, чи шо?

И ткнул пальцем в меня.

— Ты, чернявый. Чего молчишь, жидёнок?

Вот тут меня просто проняло. Похоже, эта мразь никогда не меняется, просто раньше им нравилось гнобить евреев, а в мое время они перешли на русских. Наслушался я про таких во время командировок на фронт! Конечно, я видел, что парень этот гораздо крепче меня и явно не собирается отступать. Но холодная ярость требовала выхода… Хоть какого-нибудь выхода.

— Краснопузые половину ваших уже в расход пустили, а скоро и до тебя с батькою доберутся! — придав голосу максимальную степень презрения, сообщил я, вставая с завалинки.

В тёмных глазах долговязого промелькнуло несказанное удивление.

— Ты шо, сдурев, али жить надоило?

— Мочи его, Степан! — подначил один из его «свиты».

И он ударил — не сильно, скорее толкнул кулаком в грудь, чтобы унизить. Но я был готов. Не став упираться, я сделал именно то, чему учил ребят вчера: поддался толчку, шагнул назад и чуть в сторону, разворачиваясь, и одновременно поймал его вытянутую руку за запястье. Степан, не ожидавший такого, по инерции пролетел мимо, теряя равновесие.

Но мой противник оказался и силен, и ловок. Устояв на ногах, он развернулся, и лицо его исказилось от бешенства.

— Ах ты ж, гнида!

И тут у нас началась настоящая драка. Он был выше, тяжелее, и бил по-настоящему. Пара ударов пришлась мне по плечу и в бок, сбив дыхание. Я отскочил, чувствуя, как гудит голова. Гнатка попытался было сунуться на помощь, но Степан отшвырнул его так, что тот отлетел к стене сарая.

— Не лезь! — рявкнул он. — Один на одину мы!

И он снова кинулся на меня. Я увернулся от одного удара, от другого, пытаясь вспомнить еще что-нибудь из той, прошлой жизни. Противник пер напролом, рассчитывая на силу. Я увидел его ногу, делающую широкий шаг, и инстинктивно подставил свою ступню ему под голень — передняя подсечка!

Получилось коряво, не так, как на тренировке, но петлюровский выкормыш споткнулся. Он не упал, но на мгновение потерял равновесие, и этого мгновения мне хватило. Я рванулся вперед, обхватил его за пояс и, подвернувшись так, как показывал вчера Костику, попытался бросить через бедро.

В чистом виде прием не получился; но сам факт неожиданного броска, когда мой противник ожидал простого, как мычание, обмена ударами, сбил того с толку. Мы оба рухнули на пыльную землю, причём я оказался сверху. Не раздумывая, я навалился на его руку, вывернул в неестественное положение, и надавил на локоть всем своим весом — болевой прием на локтевой сустав!

Степан взвыл от боли и неожиданности. Он задергался, пытаясь освободиться, но я держал крепко, вложив в этот захват всю свою мальчишескую силу и отчаяние.

— Пусти, гад! Сломаешь! — прохрипел он.

Я держал еще секунду, чувствуя, как бешено колотится сердце, а потом разжал руки и отскочил в сторону. Поднялся на ноги, тяжело дыша. Одежда была в пыли, рубаха снова порвана на плече, бок болел от удара.

Петлюровский выкормыш медленно поднялся, держась за локоть. Лицо его было бледным, нагловатая ухмылка исчезла. Он смотрел на меня с непонятной смесью злости и… удивления.

Гнатка и Костик, оправившись от первого шока, подошли и встали рядом со мной. Гнатка сжимал в кулаке свинчатку, Коська выразительно сжал кулак в кармане саржевых штанов.

Степан помолчал, глядя на нас, потом поднялся и сплюнул в пыль.

— Ладно… гимназист. Сегодня твоя взяла. Ходи теперь да оглядывайси.

Он повернулся и, не глядя на друзей и оглядываясь, пошел прочь, на ходу разминая локоть и стараясь сохранять гордую осанку.

Мы проводили его взглядами.

— Ну ты даешь, Ленька! — восхищенно выдохнул Гнатка, бросая камень. — Как ты его! Здоровый, зараза, на голову тебя выше, а ты его на землю кинул!

— Все равно он тебя побил, — заметил практичный Костик, осматривая мою порванную рубаху и ссадину на скуле.

— Побил, — согласился я, ощупывая ноющий бок. Разница в весе и возрасте давала о себе знать. Техника — это хорошо,