Слуга Государев. Бунт - Денис Старый

себе в караульную. Возьми ефимку за службу тебе, да покорми стрельца. Я скоро приду! — сказал Матвеев, передал серебряную монету офицеру и обратился ко мне: — Приведешь полк в Кремль. Ко мне приведешь, а не к кому иному. Ну и царю, я за него стою. Сладишь, иной разговор будет. Покамест многое ты сказал. Еще прознать про то нужно. Но коли лжа… Убью!

Ну и ладно… Может мне не нужно и в караульную, подожду уже, пока доберусь в Стрелецкую слободу и там поем? Или от еды не стоит отказывать. Да и сам? Один? В слободу через уже бурлящий город?

— Веди меня, хер Рихтер, корми! — сказал я на немецком языке, удивляя и немца и Никифора.

Рихтер пошел вперед, а я резко развернулся и, извлекая нож из рукава, рванул в сторону Никифора, который все так же сзади плелся. Тот ничего не успел сделать, как лезвие уже было у горла.

— Ну? Что скажешь, десятник? Толпой бить одного по чести, а как сейчас? — прошипел я.

Другие не спешили меня оттягивать, да и понимали. Тут же одно неловкое движение, и все… Был Никифор, да весь вышел.

— Прости, Егор Иванович, бес попутал, — прошептал десятник.

Вот же! Имя даже вспомнил.

Я отпустил Никифора, демонстративно вновь спрятал нож. И не потому я отступился, что Рихтер взвел курок своего пистолета. Убивать сейчас мне было никак нельзя. Но и не воспользоваться возможностей поставить на место зарвавшегося десятника, нужно обязательно.

— Все, хер Рихтер, — сказал я, расставляя руки в сторону. — Ведите меня кормить. Голодный… Вон, на людей бросаюсь уже.

* * *

Артамон Матвеев спешно покинул колодную Кремля. Давненько она уже не использовалась по назначению. А по мнению боярина, стоило бы немалое число людишек подержать в холоде да в темноте, а не лишь железом калёным спрашивать.

Артамон Сергеевич хотел ещё немало о чём спросить того очень странного, чудного стрельца, но не было времени. В Кремль в ночи уже прибыл патриарх, и если Матвеев не вернётся на Совет клана Нарышкиных, то они могут до такого додуматься, что лишь хуже всё будет.

Матвеев понимал, что и без того ситуация крайне сложна. Уже стало понятно, что Юрий Алексеевич Долгоруков знал о том, что стрельцов стращают, но не придавал этому факту должного значения. Да и когда бывало, чтобы стрельцы были всем и всегда довольны? Вечный ропот.

И верно, выплаты должны были действительно производиться уже завтра. А это означало, что большая часть стрельцов угомонится, погуляет, может и пображничает, и через пару дней сходят в церковь, отмолят грехи, да станут восхвалять царя Петра Алексеевича.

Нечего и беспокоиться, вроде как.

И Матвеев понимал, что глава стрелецкого приказа Долгоруков имел основание так думать. Но то, что сейчас сказал стрелецкий десятник…

— Вот же черти Нарышкины! — не выдержал и вслух сказал Матвеев, когда уже поднимался по лестнице на Красное крыльцо. — Прости, Господи, мя грешного.

Боярин троеперстно перекрестился и, не без некоторого напряжения сил, превозмогая одышку, взобрался на Красное крыльцо. Всё-таки праздное пребывание в ссылке без какой-либо активности сказывалось на здоровье этого внешне ещё весьма сильного и бодрого человека.

Матвеев направился в Грановитую палату, куда переместился Совет. Решительно боярин вошёл внутрь, сразу же взглянув на своего недоброжелателя — патриарха Иоакима.

— Не скажу, что рад видеть тебя, Артамон. С изнову латинянство прибыл ты насаждать? — пробасил патриарх, сразу обозначая свою позицию.

— Нет, владыко. Лишь сеять здравыя смыслы, лишь токмо их, — отвечал Матвеев.

На самом деле, не сказать, что Иоаким так уж люто враждовал с Матвеевым. Их противостояние было чем-то средним между дружеским подначиванием и серьёзным разговором двух влиятельных людей. Тем более, что патриарх в некоторых вопросах всё-таки смягчил свою позицию относительно западничества на Руси. Ведь и предыдущий царь, Фёдор Алексеевич, с большим усердием продолжал политику своего батюшки, насаждал западничество.

Иоакиму, скорее, всё же приходилось мириться с некоторым влиянием европейской культуры, так как старообрядцы всё прочнее занимали позицию хранителей старины, противопоставляя себя официальной церкви и обвиняя её в западничестве.

— Я рад видеть тебя, владыка, — сказал Матвеев и подошёл к патриарху, испрашивая у него благословения.

Иоаким хоть нехотя, но осенил крестным знамением Матвеева.

— Отчего не встречал меня, боярин, и словно бы сбежал по приезду моему? — патриарх продолжал наседать на Матвеева.

Все собравшиеся с интересом смотрели за этой вялой, соответствующей времени перепалкой. Нарышкины, слишком уж возгордившиеся полученной недавно властью, были недовольны активностью Артамона Сергеевича Матвеева. Им нравилось, как патриарх теперь осаживает боярина.

А владыка отыгрывался сейчас за все свои проигрыши, ведь чаще всего именно Матвеев выходил победителем из споров с патриархом.

— Будет тебе, владыка! Не стану с тобой браниться, когда Отечество наше в опасности, — без желания, но пошёл на попятную Матвеев.

— Артамон Сергеевич, ты опять за своё? — голос подал Кирилл Полиектович, отец царицы, дед царя.

Человек, претендующий на то, чтоб быть главой правящего клана.

— А ты, Кирилл, не сам ли просил меня скорее прибыть? Так вот я! — сказал Матвеев, раскинув руки в стороны.

На самом деле Артамон Сергеевич далеко не сразу прибыл в Москву, выгадывая момент. Он расположился на целую неделю в двух днях пути от столицы России. Ждал, когда к нему придёт основательное посольство с мольбами вернуться в стольный град.

Не дождался. Но приехал, и первоначально встреча ему понравилась. Теперь Матвеев понимал, что именно от него хотят Нарышкины. Они желают имя его сделать пугалом, которое стало бы вселять страх во всё то вороньё, что станет кружиться вокруг русского престола. Вот только такая роль Матвееву была не по душе. Теперь уже не по душе. Артамон Сергеевич собирался по приезду в Москву пару седмиц славно погулять, пображничать, а уже потом приступать к делам насущным.

— Завтра полковники стрелецких полков станут раздавать жалование, — поспешил на серьёзный разговор Матвеев. — И будет это жалование не от имени царя, али твоего, Юрий Алексеевич, как головы Стрелецкого приказа. Серебро, хлебный выход, и всё то, что и должно дать стрельцам, дадут от имени Ивана Хованского.

— Та-а-а-раруя? — не выдержала и спросила царица. — Пустослова?

Патриарх гневно посмотрел на Наталью Кирилловну, и та съёжилась под взором главы русской православной церкви. Владыка ничего не произнёс, но и без того было понятно, что он недоволен тем, что женщина посмела