Братство. ДМБ 1996 - Никита Киров

* * *

У Шопена была комната в общежитии, которое раньше принадлежало разорившемуся в приватизацию консервному заводу. Место так себе, опера уголовного розыска из ГОВД вообще могли там жить — в общаге постоянно то драка, то воровство, то поножовщина.

Кто мог, переселялся отсюда, остальные терпели и жили, ну а единственным, кого всё устраивало, был владелец ларька, где продавали спиртное. Ларёк со всех сторон обнесли решётками, из-за чего он напоминал ДОТ. Работал он круглые сутки, и покупатели постоянно там тёрлись.

Тачку мы оставили чуть дальше, у магазина через квартал отсюда, потому что у общаги с неё живо снимут не только магнитолу, но и колёса. Да и там такие ямы, что даже на «Ниве» сложно проехать.

Здание ещё вполне себе приличное, даже окна целые, но вот дорога к нему убита напрочь. Здесь будто проехала танковая дивизия, асфальт давно перемолот в пыль, кругом одни ямы.

Во дворе какие-то чумазые пацаны пинали мяч, но играли не в футбол, а в «выжигалу» — пинали мяч не в ворота, в людей. Мяч грязный и потрёпанный, но пацанов это не останавливало. Только и слышно жёсткие удары, приглушённый мат и вопли боли и восторга, когда кто-то попадал особенно удачно.

Вахтёра на входе не было, заходить можно было свободно. Мы сразу прошли на второй этаж и прошли мимо кухни, где на плите что-то кипело. Запах такой, будто кто-то решил сварить половую тряпку. Там же висели постиранные детские распашонки и бельё, скорее всего, кто-то кипятил их в кастрюле на газу.

— Тётя Ася, видать, приехала, — с лёгкой усмешкой заметил Царевич.

Линолеум под ногами то поднимался, то опускался. Его мыли регулярно, не запускали, но уже он протёрт до такой степени, что уже никогда не будет казаться чистым.

Дошли до самого конца коридора, по пути раздавив таракана. Царевич кивнул на одну дверь, и я постучал в тонкую белую фанеру. С той стороны раздался мат и какое-то пыхтение. Но едва мы подумали, что Шопен пригласил девушку, и мы застали их не в самый подходящий момент, как он открыл.

Тощий, в футболке не по размеру, в растянутых спортивных штанах, стриженный под машинку. Вытянутое веснушчатое лицо с длинным носом будто стало ещё острее, уши торчали. Пацан пацаном, но это он, наш Шопен, хитрый пройдоха, который прошёл с нами через всё.

Он уставился на нас и выглянул в коридор. Я протянул ему руку и крепко пожал.

— О, Старый, Царевич! — Шопен как и раньше, почти не выговаривал звук «Р». — Заходите, пацаны. Только дверь прикройте. А то увидят.

— Да у тебя пополнение, Толик.

— А? — переспросил хозяин комнаты. — Ну да. Знакомьтесь.

Вот мы и увидели, что он пытался скрыть. Прятавшийся под кроватью щенок овчарки, совсем маленький, увидел нас и неловко побежал к нам, виляя хвостом с такой силой, что его аж заносило.

— Бобик, Бобик, — ласково позвал собаку хозяин комнаты. — Только тише, братан, а то спалят и выгонят тебя. И меня заодно.

— Ты где его нашёл? — спросил Царевич.

— А? — переспросил Шопен. — Да выкинули, видишь? Ну а я подобрал на улице. Хороший пёс, хороший.

У щенка закрыт правый глаз, и, скорее всего, избавились от него по этой причине. Но он всё равно был позитивным и жизнерадостным. Он ткнулся мокрым носом в мою руку, потёрся о штаны, попрыгал у Царевича и вернулся под кровать, где ему была постелена старая куртка.

— Собак ты любишь, да, — вспомнил я и огляделся.

— А? Ну да, — он закивал. — А то всё Федьку нашего вспоминал, жалко. Ну а этот на него похож.

Комната чистая, хотя и понятно, что с собакой идеальную чистоту держать сложно. Кровать застелена по-солдатски, подушка лежала сверху. У окна стоял стол, письменный, но который используется как кухонный. На нём стояла сковородка с варёными макаронами, и венский стул, вполне себе приличный, хотя и немного ободранный.

В углу на полу расстелены газетки для щенка, там же стояла швабра с ведром. Шкаф открыт, он забит напрочь. В другом углу стояла советская пудовая гиря и две гантели. К стене на две деревянные планки прибита стопка газет, уже тонкая. Это как тренажёр, куда можно бить кулаками, и многие постепенно убирают газету, делая этот слой тоньше. Ну а Шопен драться умел хорошо.

У стены стояли какие-то коробки, в которых он хранил вещи, сверху лежала потёртая гитара с кожаным ремнём. На гитаре синей шариковой ручкой нарисована голая женщина с огромной грудью. На стене висел плакат с девушкой в расстёгнутой белой рубашке, под которой она не носила бюстгальтер. Больше одежды не было.

— Ну чё, пацаны, чё нового? — Шопен пододвинул стул, чтобы сел я, а Царевичу поднёс табуретку. — Хавайте давайте, ещё тёплое.

— Да мы уже ели с утра, — я сел. — С Шустрым и Халявой. Вспоминали, как тебя в ауле тогда накормили.

— А? А, понял, — он засмеялся и сел на кровать. — А я тогда думал, что всё, конец мне пришёл.

На лице улыбка, взгляд весёлый, он действительно рад нас видеть. Щенок лёг рядом, прижавшись к его ноге.

— Вот, я тебе принёс, — Царевич полез в карман. — Только ты осторожно, не ходи с таким.

— Да у меня же всё дома лежит.

Он передал ему вчерашний нож-бабочку, который отобрал у бандюгана в клубе. Шопен оживился, взял, проверил лезвие и открыл маленьким ключом нижний ящик стола.

Вот и его коллекция из ножей, которые он собирал. Несколько привёз прямо оттуда, парочку самодельных, у одного лезвие с уродливой пилой. И ещё один фабричный, найден у какого-то подстреленного наёмника, выглядит вполне себе дорогим: аккуратное лезвие щучкой, гарда из латуни, сама рукоять наборная из кожи, всё подогнано идеально. Японский, вроде как, судя по надписи «Seki, Japan». Ну и было несколько складных ножиков, найденных в разные годы.

Сейчас законы насчёт холодняка суровее, чем будут потом, и за любой из этих клинков вполне можно так присесть на приличный срок, если нет разрешения. Поэтому Шопен всё это прятал.

— Тебе разве квартира не полагается? — спросил я.

— А? Не, эту я сам снимаю, — Шопен замотал головой. — Ходил, так-то, в мэрию разок. Мне там дядька один сказал, что квартир