Современная зарубежная фантастика-4 - Тэмсин Мьюир

Вот теперь все наконец-то закончилось.

– Только девушку из моего сна, – сказала Нона.

Паламед вдохнул через нос Камиллы, затем выдохнул через рот Камиллы.

– Ты мне этого не говорила.

– А ты не спрашивал, – сказала Нона.

– Нона, – очень-очень медленно произнес Паламед, – это очень важная информация. Такая, которая меняет вообще все. Та информация, которую мы учили тебя рассказывать нам немедленно целых шесть месяцев. И мы с Камиллой доверились тебе в плане распознавания такой информации.

Это было слишком тяжело.

– У меня были другие дела, – запричитала Нона, – я не хотела попасть в беду.

– Мы с Кэм когда-нибудь втравливали тебя во что-то плохое?

– Нет, и я не хотела это портить. Чести постоянно во что-то влезает, и это ужасно. И совсем нечестно говорить спокойно и грустно о моих обязательствах, когда сам только и думаешь: «Нона, я хочу избить тебя ручкой от метлы». Просто так и скажи: «Нона, я хочу избить тебя ручкой от метлы».

– Я бы никогда не использовал против тебя ручку от метлы, – сказал Паламед.

Нона смягчилась.

– Ты этого просто не почувствуешь. Если бы мы с Кэм не любили тебя так сильно, мы по очереди душили бы тебя, а потом отдали бы все твои журналы на благотворительность.

Паламед никогда раньше не произносил слова «любовь». Это сломило Нону вернее, чем что угодно другое, даже чем идея, что ее любимые журналы отдадут на благотворительность, как будто кто-то был их достойнее, чем Нона, самый достойный человек на планете.

– Не перебивай меня. Я должна тебе кое-что сказать, и очень быстро, – сказала Нона, подавилась жестким комком в глубине горла и продолжила: – Ты же знаешь, что мне нехорошо в последнее время?

– Да, – сказал Паламед.

– Я думала, что буду болеть не так долго, может быть, несколько недель или месяц, – сказала Нона, пытаясь собраться с мыслями, облизала губы и прошептала в потолок: – Но теперь я думаю, что у меня всего несколько дней. Слава богу, я это сказала. Какое облегчение.

Паламед замолчал. Потом спросил:

– Несколько дней чего?

– Ну, жизни, – объяснила Нона, которая так радовалась признанию, что даже не почувствовала себя глупо, – все почти закончилось, Паламед. Я умираю. Я умираю уже несколько месяцев.

Тогда Паламед прикоснулся к ней и не стал ее душить. Он прикоснулся нежной шершавой рукой Кэм к ее лицу. Он коснулся ее ребер и ее живота, он снял с нее ботинки и прикоснулся к стопам. Затем он встал, выдвинул ящик стола и вернулся с толстым черным маркером.

– Нона, положи руки на бедра и соедини лодыжки, мне нужна замкнутая цепь.

Она положила руки на бедра и соединила лодыжки. Паламед нарисовал что-то прямо в ямочке между ключицами и велел:

– Теперь не двигайся. – И она засмеялась, чувствуя щекотку. Маркер порхал над ней, прикасаясь с легкостью перышка, а потом Паламед положил его и сказал:

– Здесь ничего не происходит.

И ничего не происходило, пока Паламед водил рукой Камиллы над лицом Ноны, горлом, вниз к животу – вот только его пальцы охватило чудесное голубое пламя, бездымное и холодное. Оно породило жутковатые тени, хотя и не мерцало, оставаясь совершенно неподвижным. Она ощущала легкое покалывание, пока он водил рукой по ее телу, а потом сжал руку Камиллы в кулак, и она взглянула на него и увидела, что Паламед сбит с толку.

– Боже, упаси меня от ликторской маскировки, – раздраженно сказал он. – Цитере из Первого дома, кажется, нравились те игры, в которые она со мной играла. Так, подожди…

Теперь он стал тыкать ее: в сердце, в живот, в бедро, в то место у виска, куда вошла пуля. Когда она вздрогнула, Паламед мягко сказал:

– Извини. Дай мне минутку.

И она дала ему минутку, а потом, довольно нескоро, он сказал:

– Ты излучаешь талергию, как горящая солома. Что происходит? Это похоже на голод, но мы с Кэм знаем, что ты принимаешь пищу.

– Не так много, – призналась Нона.

– Но не так и мало, чтобы перейти на талергический метаболизм. Ты пожираешь собственные резервы. Такой уровень удержания обычно наблюдается в отделении паллиативной помощи. Нона, твоя душа пытается покинуть тело.

Нона озадачилась.

– Но мне нравится мое тело.

– Это неважно. С тобой происходит то же самое, из-за чего я не могу находиться в теле Камиллы дольше нескольких минут. Если я останусь слишком надолго, я начну вторгаться в ее душу… устроюсь там на ночлег, поклею новые обои и выгоню Камиллу, и поэтому мы так стараемся, чтобы этого не случилось. А тело Кэм пытается отвергнуть мою душу… это как соринку с глаза смахнуть. Но ни одно тело никогда не отвергает собственную душу… если узнает ее. Если душа не чужая или не смесь… теория гештальта разгромлена или подтверждена? Так мы объясняем быстрое исцеление?

Теперь он говорил уже сам с собой. И как она могла объяснить?

– Понимаешь, Паламед, я не против умереть, – Нона все-таки попыталась, – я делаю это целую вечность. Я не боюсь.

Это объяснение погибло при ударе. Паламед сказал железобетонным голосом:

– Я в этом больше не участвую.

Нона немного испугалась.

– Прости, Паламед.

– Нет. Просто… Нона, мы не можем позволить твоему телу умереть. Во-первых, это тело человека, которому я обязан, и я хотел бы увидеть выражение ее лица, когда я верну ей тело. И если мы потеряем тело, куда денется душа? Скажем, ты – это другая душа. Предположим, я тебя потеряю. Ты умрешь; она проснется. Финальный пинок под зад в жизни, которая, как я понимаю, состояла в основном из пинков. И если я ее не сохраню… Девятая, право, мне совершенно не хочется присматривать за твоей проклятой бутылкой воды.

Нона изо всех сил попыталась сесть. Она вся была мокрой и чесалась от пота и черных чернил – она потерла шею раньше, чем вспомнила, что делать этого нельзя, и отдернула почерневшую руку.

– Паламед, – сказала она, – ты думаешь, что знаешь, кто я?

– У меня есть теория, – сказал Паламед.

– Корона говорит, что знает, кто я такая.

– Корона много чего говорит. У нас есть только теории.

– Ну расскажи свои теории, – потребовала Нона, почувствовав себя гораздо лучше чисто от волнения. – Давай, вслух. Я хорошая? Я красивая? Много ли у меня друзей? Ко мне прислушиваются? Сколько у меня ног?

Паламед высвободил из-под себя ноги Камиллы, согнул колени и взял Нону за руку. Он посмотрел на нее этими острыми серьезными серо-коричневыми глазами, самых нежных и приятных оттенков серого и коричневого, как блестящие глиняные чашки.

– Нона, мы никогда не пытались руководить