Сирийский рубеж - Михаил Дорин

— Ты тоже всё знаешь? — спросил у меня Асеф.

Взгляд у него был удивлённый и слегка испуганный. Чем же можно было так напугать «мухабаратчика».

— А что вас удивляет? Мир тесен и в нём сложно скрыть детали даже вашей жизни, — подыграл я.

— Думаешь, «Золотому витязю» понравится то что его…

— Прекрати! — прорычал Асеф, услышав прозвище Басиля Асада. — Этим ты позоришь не только меня, но и… впрочем, ладно. Садитесь.

Асеф ушёл, а стоящий рядом с машиной Рустум, показал нам большой палец. Видно, что он болел в этом споре за нас.

И всё же, слишком сильным было моё любопытство. Да и лицо Асефа мне кого-то напомнило.

— С чего вы решили, что я близкий друг Басиля Асада?

— А разве нет? Жаль, — состроил расстроенную физиономию Виталик.

— Кто этот усач?

— Асеф Шаукат. Недавно был переведён из сухопутных войск в разведку. Немногие знают, по какой причине, — шепнул Виталик.

— Главное, что мы с вами знаем, — улыбнулся я.

Самое забавное, что мне действительно известно, кто такой Асеф Шаукат. Это будущий зять Хафеза Асада. Пока он ещё только в конфетно-букетном периоде отношений с Бушрой — дочерью президента, поскольку у Асефа есть жена и пять детей.

Похоже, что в этой реальности Асеф сразу перешёл на службу в разведку, а не в 90-е годы.

Сев машину, мы выехали за территорию авиабазы и повернули в сторону города Эс Сувейда. Понятно, что пленного пилота не будут содержать под стражей на авиабазе.

— Не в Дамаск едем? — спросил я.

— Ему там нечего делать. К сожалению, мои коллеги с ним уже «поработали». Везти его в столицу после нескольких часов «серьёзных разговоров» не стоит, — ответил Виталий.

На переднем сиденье сидел Рустум, который повернулся к нам, услышав разговор.

— Не поддерживаешь наши методы? — спросил он у Казанова.

— Они чаще всего не работают. Допрос — это не только про пытки, но и про беседу.

— А ты думаешь, что евреи нас жалеют и проводят беседы? Кто им давал право забирать у нас Голанские высоты в 1981 году? На каком основании они вошли в Ливан? Или давай вспомним о лагерях содержания арабов. Вы в Сирии видите такие? Почему вы нам предлагаете проявлять милосердие?

— Жестокость происходит с двух сторон. Организация освобождения Палестины тоже переходила красную черту в Ливане. Решение у этой проблемы только одно — образование Палестинского государства. Это корень всех проблем, — ответил ему Виталик.

— Только никто этот корень не хочет выкорчевать, — добавил я.

Рустум промолчал. Наверняка он понимает, что воевать можно вечно, но всё равно когда-то придётся договориться. В прошлой жизни я не дожил до момента, когда на Ближнем Востоке наступит мир.

— К сожалению, Рустум, в мире всегда будет действовать принцип: ты делаешь то что можно, или то что можешь, — сказал я.

Рустум нахмурился и вновь повернулся к окну. Прошло несколько минут, и мы проехали через ещё одно КПП. Территория охранялась не хуже, чем авиабаза. Много солдат по периметру и несколько единиц бронетехники во дворе.

— Выходим, — сказал Рустум, и мы покинули автомобиль.

Войдя в здание, сразу в нос ударил спёртый запах сырости. Под ногами хрустели куски оторвавшегося бетона со стен потолка. Освещение в длинном коридоре было тусклым. Некоторые лампы болтались на проводах и промаргивали.

— Вы думаете, он захочет говорить с нами? — спросил я у Казанова, пока мы шли по коридору.

— Нет времени следовать правилам и рекомендациям по допросу. Ты должен будешь послушать, что он скажет, а потом проанализировать. Возможно, это пригодится в бою. С учётом полученной сегодня информации будете планировать дальнейшие удары.

— Мы их не планируем. Не забывайте, у нас есть командование. Плюс сирийцы, с которыми нужно согласовывать все действия.

Казанов иронично улыбнулся.

— Всё именно так, как ты говоришь, мой друг! Но меня не покидает ощущение, что кто-то пытается не допустить этого согласования, — шепнул Виталик.

Само собой, что в сирийской армии есть предатели, которые работают с МОССАДом или ЦРУ. Надеюсь, что в структуре Мухабарата Сирии этим озабочены и принимают меры.

Пройдя несколько поворотов, нас привели к допросной. По крайней мере, так гласила табличка на металлической двери.

— Виталий, у тебя мало времени, — предупредил нас Асеф, показывая на дверь допросной.

Казанов подошёл к ней ближе, но открыть не успел. К нам подошёл солдат и протянул завёрнутую в салфетку лепёшку.

— Хорошо, передам, — кивнул Виталик, убрал еду в портфель и открыл дверь.

Следом вошёл и я.

— Шалом, господин! — весело поздоровался Виталик с лётчиком.

Когда я взглянул на пленного, мне стало понятно, что хорошее настроение моего коллеги парень не разделяет. На лице прибавилось синяков, а сам он выглядел крайне измотанным.

Лётный комбинезон был в кровавых пятнах, руки дрожали.

— Шабат шалом, — тихо поздоровался лётчик.

Начинаю теперь понимать суть происходящего. Парень за столом явно не еврей, поскольку желать «мирной субботы», когда на календаре вторник, неправильно. Да ещё и слово «шалом» он произнёс с ударением на первый слог.

— О да! День завтра точно не собирается быть мирным, господин Мегет, — ответил Казанов на английском, и лётчик поднял на нас удивлённые глаза.

Сразу понятно, что сирийцам представлялся он другим именем.

— Я не знаю, такой фамилии.

— Да? Ну и ладно, — спокойно ответил Виталик и сел напротив Мегета.

Я присел рядом и внимательно посмотрел на пленного. Побили его хорошенько. Сомневаюсь, что ногу ему обработали и дали еды.

Только я об этом подумал, как Виталик вытащил из портфеля лепёшку, но не ту, что ему дали на входе.

Странная замена, но Иванович знает лучше меня, что делать.

— Благодарю, — взял лётчик протянутый хлеб. — Кто вы и что вам от меня нужно? По Женевской конвенции… — вновь затянул парень песню о международном праве.

Надоел он со своей конвенцией. Виталик посмотрел на меня и предложил ответить Мегету.

— Вы не являетесь законным участником боевых действий. Правовой защитой, как военнопленный, вы не обладаете. Следовательно, вы сейчас едите лепёшку, возможно, в последний раз, — произнёс я.

Пилот поперхнулся и начал кашлять. Я аккуратно обошёл стол и хлопнул его по спине.

— Спасибо, — поблагодарил он меня. — Вы явно не из Красного креста. Из ООН?