Кости мотылька. Книга 7. Глаза падших - allig_eri

П-п-правда? — насмешливо ответила она, передразнивая мужчину. — Что же твой скудоумный божок не вмешался раньше, когда у Кашмира был шанс отбить нападение Империи Пяти Солнц? В самом начале завоеваний Дэсарандеса? Хотел посмотреть, как твой народ ползает перед императором в грязи? — Святая мать издевательски рассмеялась.

— Я ударю тебя, чёртова сука! — зарычал Челефи.

— Так ударь! — вскричала она, голос женщины загремел так, что кожа эмиссара покрылась мурашками. — Ударь и услышишь, как я запою! Пусть все твои родичи узнают, что стены Таскола обрушила совершенно иная богиня! Которой поклоняются в том числе и в Империи!

Она уже успела вскочить и теперь, бурля гневом и выплёскивая всё своё нутряное отвращение к мерзостям, которые ей пришлось засвидетельствовать и вынести, мерила шагами шатёр.

— И что же? Как вы, треклятые богохульники, называете богиню плодородия, красоты и семейного очага? Божественной шлюхой? Подстилкой Троицы? Ты, — ткнула она пальцем в Челефи, — звал её именно так! Я слышала! Ты — порочная, ублюдочная тварь, ты — грязный насильник, поганящий жён и детей! Убийца и вор! Отравленный жаждой ненависти! И ты смеешь называть нашу божественную покровительницу таким же демоном, как и Хореса с Дэсарандесом? Ты смеешь сравнивать их и грести под одну гребёнку⁈

Её глаза округлились от ярости, она простёрла руки ко всем опрокинутым, раскиданным и разломанным свидетельствам грабежа. Рычание, казалось, прорвалось сквозь землю у них под ногами.

— Она! Поглотит! Тебя! — голос отдавал смесью ненависти и могильной стужи.

Даже Челефи прикрылся ладонями от её бешеной злобы, ибо эта свирепая ярость явно была не от мира сего.

— Ложь! — воскликнул визирь, но в голосе слышалось осознание горькой истины. — Чудо дано лишь мне! Мне!

Фира вновь зашлась приступом адского хохота.

— Твоё чудо⁈ — выла и бушевала она. — Ты и правда думаешь, что Амманиэль — божественная подстилка! — поразила бы свою собственную землю ради кого-то вроде тебя или даже ради всего твоего ущербного народа? Гонимого в этой жизни и прóклятого в следующей?

Древняя дева вновь харкнула на пол и топнула ногой.

— Ты ничтожен, и ты прóклят. Ты лишь растопка для большего, намного большего пламени!

— Нет! — завопил визирь. — Я избран!

— Да-а-а! — смеясь, вопила и топала ногами жрица. — Избран, чтобы валять дурака!

— Имасьял Чандар Челефи! — прогремел Кальпур, увидев, что визирь схватился за рукоять меча.

Мужчина, наполовину обнажив клинок, застыл, ссутулившись, как обезьяна, и бешено хрипя.

— Она неспроста подзуживает тебя, — сказал посол, размеренно дыша.

— Неужто! — рявкнула Фира, презрительно усмехнувшись. — Дошло наконец. Да просто все мы уже мертвы.

Слова, брошенные, как объедки с королевского стола жалким нищим.

Они оба застыли, поражённые гнетущим предчувствием, столь ужасающим был её голос, прозвучавший так, словно всё это уже не имело никакого значения…

Потому что они уже были мертвы? Но почему? Как?

Кальпур помедлил мгновение, осыпая проклятиями коварство и вероломство этого подлеца Гердея, первого посла Сайнадского царства, отправившего его сюда. А затем, сглотнув, осторожно спросил:

— О чём это ты?

Святая мать безмятежно взирала на него сверкающими очами.

— Ты поразишься собственной слепоте, сайнад, — произнесли её пухлые губы. — О, как ты будешь раскаиваться и бранить себя.

И тогда эмиссар ощутил это… жалость, сострадание богини, её любовь к слабой душе, которая так сильно сбилась с пути, так жестоко заблуждается. И осознал, что всё это время считал злом (даже если не осмеливался напрямую об этом помыслить) лишь её ужасающий гнев, кошмарную тень её возмездия.

А затем Кальпур ощутил нечто иное… поступь подлинного зла.

Оно явилось к ним из ниоткуда, пятно души, что сама прокляла себя. Раздутое полотно злобы и отчаяния. Эмблема и печать бесконечного горя.

Душа, более глубокая, пропитанная бо́льшими богохульствами, чем любая другая, что ему довелось видеть прежде.

— Она права… — шепнул Кальпур, осознав видение, а потом повернулся к Челефи. — Мой господин! Твоя Слеза! Скорее!..

Слово, произнесённое где-то внутри его головы…

И дальняя от входа часть гарема, где Кальпур чувствовал лежащую в сундуке Слезу, взорвалась. Награбленные сокровища выдуло наружу как мусор. Толчок поверг и Челефи, и Фиру на колени — и женщина, опрокинувшись на спину, покатилась в припадке радостного хохота. Шатёр шатался и гремел. Невозможная сила, поток магии, сокрытый от мирского взора, пронзил сущее.

Кальпур бездумно нашарил в своей мантии родовой артефакт — амулет в виде железной чаши. Ледяной ужас рвал когтями его внутренности.

— Челефи! — прокричал он. — Скорее ко мне!

А затем посол использовал артефакт, подняв широкий и мощный барьер, долженствующий уберечь их от творящегося вокруг хаоса. Эмиссар увидел, как визирь отчаянно ринулся к нему, но споткнулся о выставленную Фирой ногу. Челефи тяжело рухнул, растянувшись на алых коврах, расшитых золотыми узорами в виде райских кущ. Кальпур скрипнул зубами, но не стал отвлекаться, закрыв и зафиксировав барьер вокруг себя. Поздно думать о других. Теперь лишь его жизнь имела значение. Во всяком случае по меркам самого посла.

Ведь он догадался, кто именно обрушился на них всей своей необузданной и мерзкой мощью.

Фира вскочила на ноги и принялась пинать простёртого Челефи в голову, яростно визжа:

— Свинья! Свинья!

Она не остановилась даже тогда, когда чуждая, будто бы нечеловеческая магическая сила начала разрывать шатёр по дуге — сперва медленно, а затем резко, словно вращающееся колесо стремительно мчащейся повозки — до тех пор, пока троица не обнаружила, что они стояли посреди колдовского вихря неимоверной силы, защищённые чьей-то Слезой.

«Чьей? — мимоходом подумал Кальпур. — Челефи же не успел…»

Небеса заходились криком. Войлочный купол шатра взмыл, унесённый ураганным ветром, и дневной свет хлынул внутрь, наполнив открывшееся внешнему миру безумие яркими красками и забрызгав его мечущимися тенями.

И эмиссар наконец увидел его…

Правителя Империи Пяти Солнц. Дарственного Отца. Господина Вечности. Первого и Единственного.

Дэсарандес был окружён колдовской аурой, которая казалась Кальпуру какой-то неправильной и ужасающе тошнотворной. Звенья его изысканной, переливающейся светом рунной кольчуги вскипали в хаотично мелькающих потоках света белыми и серебристыми отблесками. И в то же время в его облике заметны были следы дальнего и трудного пути — спутанная грива тёмных, кудрявых волос, неухоженная борода, заляпанные сапоги, измазанные в грязи пальцы. На нём был отороченный соболиным мехом плащ, который колыхался и хлопал за плечами. А на его боевом поясе висела, болтаясь вокруг левого бедра, отрубленная человеческая голова,