Хайо, адотворец - Мина Икемото Гош

Нацу-сан,

Друг мой, я знаю, что ты бог. Прости. Кажется, ты не хотел, чтобы я узнал, но ты оказался весьма увлекательной загадкой. Я не удержался.

У тебя нет храмов, о тебе нет информации в библиотеках, у тебя есть только земное имя. Записи о тебе исчезли из архивов Оногоро – если они вообще были. У тебя есть некая сила, потому что все боги, которых я о тебе спрашивал, боялись назвать тебя по имени. И ты живешь без подношений мусуи.

Так что я пишу свое последнее письмо, нуждаясь именно в таком боге.

В таком, который не принимает оплату молитвами, потому что меня не будет, чтобы возносить молитвы.

В таком, который никогда не причинит боль тем, кто мне дорог, – ты ведь именно поэтому избегал встреч, не так ли?

Пожалуйста, защити моего брата Коусиро.

Он в опасности. Ты наверняка слышал о невезении Китидзуру Кикугавы. Боги говорят, что это природный феномен. Нет. За этим стоят божественные силы, но на мне заклятие молчания, и я не могу называть имен.

Теперь я все понимаю. Почему прокляли меня. И Коусиро.

Я виноват. Это я дал ему рефлексографию, которую он не должен был видеть.

Скажи ему, чтобы он сжег остатки своей коллекции. Передай ему, что я прошу прощения.

Я обещал однажды отвести тебя в театр. Прости, что не смогу сдержать слово.

Это даже хорошо, что мы встречались всего раз и больше не виделись. Все, что могло случиться, по-прежнему осталось между нами. Я сопереживаю тебе, ни за что не осуждаю, и я всем сердцем с тобой.

Мой добрый и прекрасный проклятый бог, молюсь, чтобы в следующей жизни наша эн сложилась лучше.

Дзун.

P. S. Сегодня из зоны оккупации приедут мои друзья. У них тут нет знакомых: ни людей, ни тем более богов. Я оставил им ключи от своей квартиры, но, если у тебя будут силы, оберегай их, как настоящий бог Оногоро, такой, который не выбирает себе любимчиков, равнодушно наблюдая за тем, как погибают остальные. Тогда моему духу будет легче.

Старшего брата зовут Мансаку Хакай. Младшую сестренку – Хайо Хакай.

– Если позволишь, – начал Нацуами, – я бы хотел помочь тебе найти того бога, который убил Дзуна, отравил Токи, пытается навредить Коусиро, и передать его в руки правосудия.

– Адотворение не имеет отношения к правосудию, Нацуами. – Хайо аккуратно сложила письмо и протянула ему. – Никто не забудет, никто не будет прощен. Адотворение не восстанавливает равновесие и справедливость. Это услуга, за которой люди обращаются потому, что им больно, и иногда они делают из этой боли бомбу, а мы принимаем ее в свои руки и взрываем вместо них, потому что умеем сделать так, чтобы не задело посторонних. Вот и все. Не вздумай путать адотворение и справедливость.

– Мне не важно, справедливо оно или нет. – Нацуами вперился взглядом в хаотичные мазки на конверте, заменяющие его имя. – Токи говорил, что в Онмёрё хотят поскорее закрыть дело Дзуна и квалифицировать его как проклятие по Веской Причине. Я не вижу другого способа показать причастным всю боль Дзуна, кроме твоих адотворческих умений.

Зажженные в память о Дзуне благовония сплетали паутинку дымных струй. Хайо проглотила последний кусок нарэдзуси, скомкала лист, в который он был завернут, потом склонила голову:

– Мы можем помочь друг другу.

Нацуами оживился, его глаза заблестели, и он поспешно поклонился в ответ.

– Значит, поможем. – По его лицу текли слезы. – Я так рад, что у нас есть эн. Прости, я не должен радоваться, это может тебе навредить, но я правда так рад! Так рад.

* * *

Хайо не заметила, как заснула. Она намеревалась не смыкать глаз до возвращения Мансаку, так что сидела и по памяти рисовала талисман приватности, увиденный в такси, пока Нацуами стелил себе постель, чтобы забыться полусном богов, прежде бывших людьми. Но стоило ей на секундочку уложить голову на руку, чтобы передохнуть, как она уснула крепким сном.

Сны были яркими.

Так бывает, если увесистый палец касается невесомого мыльного пузыря, заставляя радугу извиваться и танцевать под прикосновением. Хайо была мыльным пузырем, деформирующимся под божественным давлением, которое прижало ее всем своим весом на духовном слое.

Ей снилось, что из ее пупка тянется веревка цвета свежей крови. Она подергала и почувствовала, как вместе с веревкой дергаются внутренности. Сплетения нитей тянулись под одежду, ныряли под кожу, уходили внутрь тела, но боли не причиняли.

Второй конец уходил куда-то в черную яму, вырытую в заснеженной земле. Веревка дрожала под грузом чего-то тяжелого, что пыталось выползти из недр, лежащих глубже самого сна. Оно поднималось и несло с собой запах крови, листвы и сладкой грушевой мякоти.

Хайо была якорем. Она выжидала. Но создание так и не показывалось. Оно ползло и ползло по веревке, не в силах обрести плоть и выбраться из ямы.

И оно просило дать ему имя.

Без имени оно никогда не доберется до нее.

Но как же сильно оно жаждало быть названным.

Пятнадцать

八塩折

…И они назвали это очищенное сакэ восьмой перегонки словом «яшиори», и было оно таким крепким, что от одного глотка великий восьмиглавый змей потерял сознание.

ФУ-НО-МОНО

Третий Адотворец

Нацуами что-то напевал в кухне. Мелодия была из тех, что считались модными веке эдак в одиннадцатом.

Потом в его напев влился голос Мансаку, причем он даже каким-то образом попал в мелодию, хоть и переврал слова. Раздался смех.

– Значит, вот как у богов работает память? Ты помнишь все события за тысячу лет жизни?

– У тех богов, кто когда-то были людьми, не так, – ответил Нацуами. – То, что было сто лет назад, я воспринимаю как рассказы бабушки с дедушкой, а более ранние события – как обрывки из народных преданий, которые помню только частями.

– Мансаку! – Хайо отлепила лицо от стола и вскочила, уронив наброшенное на плечи одеяло.

– Привет, Хайо. – Мансаку оторвал взгляд от плиты, где Нацуами помешивал в кастрюльке мисо. – Ха-ха, вот это у тебя шикарные мешки под глазами, ты похожа на енота. Ты вообще, что ли, не спала?

– Ты вернулся! Ты в порядке? Ты что, правда в порядке?!

– Однако! Ты бы предпочла, чтобы я так и оставался кучкой риса?

– Это была пшеница. Когда он вернулся? – напустилась она на Нацуами.

– Пару часов назад.

– Почему вы меня не разбудили?!

Он виновато посмотрел на нее:

– Мы пытались.

– Ты пропустила, как я чуть не убил нашего гостя. Открываю я такой дверь в надежде на теплый прием, как вдруг из ванной выходит эта долговязая черная копна волос! Я, естественно, выхватил свою старую добрую косу и чуть не располовинил его. Думал, к нам вломился какой-то демон… Ух-х! – Хайо так стремительно бросилась обнимать Мансаку, что тот уронил полотенце. – Вот так-то лучше, – добавил он уже тише. – Хотя чересчур нежно. Ты меня пугаешь.

Она вцепилась в одежду на спине брата. Вот он: теплый, домашний, чуть вспотевший от возни с кипящими кастрюльками. Едва дыша, она тихо пробормотала, так, чтобы Нацуами не услышал:

– Ты должен рассказать мне все про встречу с Полевицей. Нам теперь вдвоем с ней разбираться.

Он еще раз прижал к себе Хайо: мол, спасибо.

– Нацу-сан уже рассказал, что вчера случилось со Сжигателем. Ты говорила с призраком Дзуна, а?

– Ему было что сказать.

– А бывало иначе? – Мансаку стиснул ее в объятиях еще раз и отпустил. – В общем, я тут объяснил Нацуами наши правила. Он может спать, плакать, злиться, но должен помогать со стиркой, а она всем приносит удовольствие, и чисткой овощей.

Хайо подняла руку, на которой красовалась печать