Хайо, адотворец - Мина Икемото Гош

– Богов можно привлечь к ответу только при явке с повинной.

– А если на Волноходце заклятие молчания, то явки не будет, – продолжила Хайо, нахмурившись над супом. – И я не знаю, он сам его на себя наложил или кто-то другой это сделал.

– Скорее всего, сам. Богам Столпов запрещено проклинать друг друга, и никакой другой бог не мог бы наложить заклятие на Волноходца, если, – Нацуами поправил очки, – признать, что виноват именно Волноходец. Боги, как мне не хочется в это верить.

Мансаку медленно скривился – как будто нащупал во рту что-то неприятное и чем дольше жевал, тем противнее оно становилось.

В дверь постучали. Хайо отставила суп и пошла открывать.

Волноходец улыбнулся, сверкнув сперва зелеными зубами, а затем, перевоплотившись в офицера Онмёре, – обычными.

– Добрый день. Нацуами Рёэн здесь?

Нацуами подошел к двери:

– Чем могу быть полезен?

– Боюсь, у меня для вас плохие новости. Я могу зайти ненадолго? – Он посмотрел на Хайо. Талисман приватности на дверях не давал ему войти без приглашения.

– Ненадолго можете, – разрешила она. Тошнотворная смесь страха, ярости и потрясения накрыла ее при виде Волноходца, который проклял Дзуна, а теперь стоял у нее в дверях, едва они закончили о нем говорить. Она подавила отвращение. Волноходец показал ей свое лицо, он хотел, чтобы она его узнала, а другие – нет.

Зачем? Что ему нужно от Хайо? Чтобы она чувствовала себя его доверенным лицом? Она не узнает, если прогонит его.

Волноходец зашел в прихожую, закрыл дверь и произнес:

– Рёэн-сан, этим утром кинологическая группа обнаружила в вашей квартире значительное количество яшиори.

Нацуами в ужасе посмотрел на него:

– Значительное?!

– Семь килограммов сухой смеси и курительные трубки за фальшпанелями в стене.

– Не может быть! – вскинулся Нацуами. – Это подстава! Или мой брат у кого-то конфисковал! Потому что такое количество…

– …указывает на непрерывное употребление. Вы правы, – сказал офицер-Волноходец. – Тодомэгава Даймёдзин за пару минут нырнул в Межсонье от одной пятнадцатиминутной дозы. Выходит, либо он курил яшиори систематически, либо его кто-то незаметно травил. Кто-то, с кем он живет.

На лице Нацуами полыхнуло возмущение:

– Да как вы…

– Это очень легко проверить. Я могу взглянуть на ваши ногти?

– Разумеется, господин.

Волноходец взял руки Нацуами в свои и по очереди нажал на каждый ноготь.

Через секунду Хайо заметила, как он расслабил плечи.

– Если бы вы принимали яшиори или подмешивали наркотик брату, пусть и в перчатках, то на ногтях все равно бы проявились характерные цветовые пятна. Приношу свои извинения, Рёэн-сан. Похоже, что найденные запасы целиком и полностью принадлежат вашему брату.

– Мой брат не посмел бы! – вскрикнул Нацуами, вырывая руку из пальцев Волноходца. – Он лучше остальных представляет себе опасности Межсонья! Он его боится! И часто говорил об этом и ни за что не полез бы туда по доброй воле! Прошу вас, наверняка есть разумное объяснение этим залежам яшиори, надо только дождаться, когда он проснется…

– В том-то и дело, Рёэн-сан. – Волноходец поправил свою офицерскую фуражку. – Поскольку мы не знаем, как часто Тодомэгава Даймёдзин его принимал и какая доза накопилась за все это время в его организме, то мы также и не знаем, насколько глубоко он погрузился. А раз мы этого не знаем, то не можем сказать, когда он проснется. Благодарю, что уделили мне время. Мы будем держать вас в курсе.

Он поклонился – немного подчеркнуто, как будто ему редко выпадала возможность кланяться и теперь он наслаждался этим непривычным действием, – и вышел, чтобы Хайо не успела задержать его и вызвать этим ненужные подозрения.

Она было хотела сказать, что к ним заходил сам Волноходец, но передумала. Она не смогла бы ответить, зачем нужна такая маскировка, и при этом не раскрыть его роль в создании повседневных эн Нацуами.

Нацуами закрыл лицо ладонями:

– Какой я дурак! Я сказал, что Токи боится Межсонья, и тем самым практически признал, что он уже там бывал, потому что употреблял. Но я не это имел в виду!

– Не думай об этом, Нацуами, – мягко произнесла Хайо.

Мансаку постучал палочками по его миске с рисом:

– Доедай.

Нацуами сел и поправил рукава:

– Если они покопаются в рабочем досье Токи, то все станет на свои места! Токи принимал участие в самой первой операции Онмёрё против яшиори. Он сам допрашивал богов, пойманных на употреблении! Поэтому он знает, насколько это опасно!

– А когда Токи этим занимался? – спросила Хайо.

– Когда только поступил в Онмёрё, три года назад, сразу после Падения Трех тысяч троих. Богам тогда приходилось несладко. Посещаемость храмов резко упала, воздаяния мусуи тоже. Зато выросла популярность яшиори, потому что так боги могли убежать от реальностей жестокого мира и людей. – Нацуами принялся доедать рис. – Он знает про риски!

– И причины, по которым наркотик так популярен во всем мире, – добавил Мансаку.

Нацуами бросил на него быстрый взгляд:

– И их тоже.

– Ты сам никогда не пробовал?

– Нет. Но меня сдерживает не только моральный аспект. – Нацуами рассмеялся, однако сразу затих. – Я практически потерял себя во время Падения Трех тысяч троих. Я не рискну. Я мог бы отправиться в Межсонье, но без духовного имени, эн с людьми и местами, с хлипкими якорьками в виде обрывочных воспоминаний – боюсь, мне не за что будет зацепиться, чтобы вернуться.

– Что такое Межсонье? – спросила Хайо.

– Это место, где мне не добраться до Токи, – тяжело сказал Нацуами и всхлипнул. – Я совершенно бессилен и не могу ему помочь.

Бессилие. То самое чувство, когда ты словно заперт в клетке и не можешь ничего сделать, чтобы помочь тем, кто тебе дорог. Хайо было знакомо это ощущение.

Она достала платок, подала его Нацуами, чтобы он утер слезы и сопли, потом встала:

– Ритцу-сан заплатила нам и дала поручение. Вы оба сможете мне помочь, если уберем со стола посуду.

Куклы катасиро заменяли живого человека. С написанным на груди именем они привлекали невезение и впитывали проклятия, передавая их тому, чьим именем их нарекли.

Хайо живо помнила, как сделала свою первую катасиро в четыре года, но учиться она начала, видимо, еще раньше, потому что в тех первых воспоминаниях ее руки двигались весьма уверенно.

Целый час они вырезали, шили, набивали, и наконец у них получилось шесть кукол катасиро, разложенных в ряд на полу, – разного размера, но одинаково безликих. Возле каждой куклы Хайо положила рефлексографию с именем журналиста. Ритцу предоставила по одной на каждого, и два снимка определенно были сделаны через окно театра. На оборотах рефлексографий Ритцу подписала имена.

Нацуами подготовил белые чернила и отодвинул плошку. Хайо, макая кисть, выписывала на груди у каждой куклы: Хатта Кенго, Инуи Атуси, Ноцава Касуга, Матцумэ Рикитоси, Банба Судзу, Ямамото Идзуми…

– …Какой аккуратный почерк…

Мансаку шикнул на него, и Нацуами прикрыл рот рукавом.

Покончив с именами, Хайо вынула из конверта Ритцу наличку и старинные пружинные ножницы. За ножницами явно хорошо ухаживали. Хайо вытянула над ними руку, сфокусировалась и ощутила тепло человеческой жизни, которое впиталось в них бесценным сокровищем.

Хайо провела правой ладонью по стали ножниц. Когда она собрала с них все следы пламени жизни Ритцу, оно вспыхнуло на кончиках пальцев мягким золотистым огнем, едва заметным взгляду не-адотворца.

Она услыхала чей-то восхищенный вздох. Очевидно, Нацуами, потому что Мансаку столько раз наблюдал за тем, как то же самое делала их мать, что уже давно оставался равнодушным.

Хайо повторила движение левой рукой, коснувшись на этот раз денег, на которых тоже отпечаталось пламя жизни Ритцу. Снова вспыхнули золотистые язычки, а вместе с ними показались символы печати адотворца, в тот же миг растаявшие на четырех пальцах.

Но не полностью, а ровно настолько, чтобы Хайо успела голыми руками ухватить эти частички несчастья, темными мушками вьющиеся вокруг нее, и придать им нужную форму.