Гнев Несущего бурю - Дмитрий Чайка

вернуться нужно, и государя нашего товар продать с прибылью. А от Эмара до Вавилона, если на ослах идти, месяц пути, между прочим. И разбойники по обоим берегам просто кишат. Ты, воин, не понимаешь даже, до чего купеческое ремесло тяжелое.

— Чего это я не понимаю, — набычился Главк. — Я двадцать лет с караванами хожу! Ноги уже до задницы стер!

— Когда в Угарит пойдешь? — спросил купца Тимофей.

— На пару дней задержусь.

На лице Кулли, похожем на обтянутый кожей череп, появилось такое плотоядное вожделение, что Тимофей начал выискивать в толпе бабенку посимпатичней. Он с недавних пор открыл для себя, что если женщина не визжит от ужаса и боли рядом с окровавленным телом мужа, то соитие с ней может стать немного приятней. А если подарить ей цветной платок и сказать, что она красивая, то и вовсе можно получить ни с чем не сравнимые ощущения. Оказывается, бабы это самое дело тоже любят, что стало настоящим откровением для парня, который изрядно пересмотрел жизненные ориентиры за время нахождения во владениях Морского бога. Бесшабашное прошлое существование, что шло от грабежа до грабежа, начало понемногу забываться, как страшный сон. А вот будущая сытая жизнь знатного воина, напротив, стала принимать все более оформленные очертания. А всего-то нужно незаметно поменять царя в немалом племени арамеев, потом пройти насквозь земли, которые затянул кровавый туман бесконечной войны, и разгромить медные шахты повелителя мира. Ах да! Еще нужно умудриться вернуться назад за своей наградой. Смущало это Тимофея? Да ничуть. Награда такова, что можно и шкурой рискнуть, а он рисковал и за куда меньшее.

— Вы когда-нибудь вино из фиников пили? — Кулли хлопнул его по плечу. — Нет? Я вечером угощаю. Цилли целую партию привезла.

Легкий хмельной дурман обволакивал тело Тимофея покрывалом сладостной истомы. Вино и впрямь оказалось отличное. Кислое в меру и обманчиво легкое. Обманчивое до того, что он вскоре обнаружил себя сидящим у костра, обнимающим за плечи Кулли и Главка, каждый из который пытался затянуть песню. Правда, у них ничего не получалось, потому что не только песни у них были разные, но даже и языки, на которых они их пытались петь.

— О! — встрепенулся Тимофей и протянул руку в сторону своего мешка, где любовно сохранил несколько глиняных табличек. Он нашел их в той хижине, что сейчас занимал. Грамота всегда казалась ему жутковатым и загадочным колдовством, но обожженная глина манила его переплетением окаменевших клинышков. Ему страсть как было интересно, что писали друг другу давно умершие люди.

— Прочти, о чем тут! — сунул он первую табличку Кулли.

— «От Рим-Ана к моей жене Бельтиаши. Пусть Шамаш принесёт тебе здоровье, пусть Иштар сохранит тебя. Я тоскую по тебе — дом без тебя пуст и холоден. Я вспоминаю, как ты смеялась в саду. Я послал тебе ткань из Марда и масло — храни это до моего возвращения. Если получишь это письмо, напиши мне. Даже одно слово от тебя — как свет», — промычал пьяненький купец и пояснил. — Это муж жене пишет.

— А тут? — распалился Тимофей, который все равно подозревал во всем этом какой-то обман. Как можно понять эту мешанину знаков, он решительно не понимал.

— « Скажи моему господину: Пусть пришлёт 50 лучников. Если не пришлет — мы оставим ворота», — Кулли клюнул носом, едва не угодив в костер.

— Еще одна!

— «Почему ты не приезжаешь ко мне? Если ты не приедешь в этом месяце, я умру от горя!»(2), — патетически продекламировал Кулли, отчего Главк даже приоткрыл один глаз.

— Какая горячая бабенка! — причмокнул он. — Надо же! Умрет от горя! Я бы к ней приехал, полечил от тоски.

— Кое-кто, подобный свинье, сейчас умрет от побоев, — услышали засидевшиеся за финиковым вином друзья. Пустых кувшинов оказалось не один и не два, и этот факт привел почтенную Цилли-Амат в состояние ледяного бешенства. С ее точки зрения, вино нужно продавать всяким дуракам и пьяницам, а не потреблять его самому, лишаясь при этом звонкого серебра. Она взвалила мужа на плечо и уволокла в дом, кроя его самыми последними словами.

— Знаешь, кого она мне напоминает? — оглушительным шепотом сказал Главк Тимофею, в глазах которого двоились пляшущие языки пламени. — Богиню Немезиду! Вот! Морда точь-в-точь. Я, когда в темноте ее увидел, тоже чуть не обделался.

— Нормальная она баба, — сказал вдруг Тимофей. — И толковая на редкость. У нас с тобой никогда такой не будет. Она вон какие дела проворачивает, любому мужу на зависть. А мы с тобой кто? Стражники наемные! Бродяги! Такая на нас и не взглянет даже. Понял?

Но Главк его уже не слушал. Он храпел в полушаге от костра, а к его роскошной бороде ночным злодеем подбиралась дорожка пламени, прямо по сухой травинке. Тимофей выругался и оттащил друга от огня. Лишиться главного украшения воина и мужа — немыслимый позор.

* * *

Они расположились на холме, в стадии от стен Эмара. Тут хорошо сидится по вечерам, когда тяжелый зной уходит, а ветер несет со стороны реки долгожданную прохладу. Заккур, шестой сын царя Бар-Набаша слушал пришельца, открыв рот. Этот Тимофей, обросший молодой бородой наемник, побывал в таких местах, что ему, кочевнику, никогда и не снилось. Жизнь в пустошах приводит к тому, что и весь окружающий мир начинаешь считать пустошью. А когда открываются его новые грани, то ум человека, привыкшего годами видеть перед собой только овечью задницу, начинает натужно скрипеть, будучи не в силах вынести груза нового знания. Они сдружились, болтая день за днем. Тимофей угощал босоного царевича вином, а тот его — такой ягнятиной, какой афинянин даже дома не ел. Они познакомились на пире, который дал в честь купцов царь Бар-Набаш, и с тех пор почти не расставались.

— Смотри, что у меня есть! — Тимофей достал из своих вещей уродливый свинцовый шар, напоминающий переплетение змей. — Это амулет, который делает человека царем. Я его в самой Хаттусе в храме взял. Тому, кто помолится ему в первый день новолуния и жертву принесет, он великую власть даст.

— А тебе почему не дал? — жадно разглядывал фигурку Заккур. — Ты ведь молил его. Да?

— Так я же не царский сын, — непонимающе посмотрел на него Тимофей. — Я ведь бродяга простой. Если бы