Гнев Несущего бурю - Дмитрий Чайка

Ну а если хетты не придут или будут недостаточно настойчивы в своем желании вернуть отдаленный городишко, то мы получим контроль над важнейшим торговым путем1 и правобережьем Оронта, одной из немногих рек, что несут свои воды по иссушенным зноем равнинам Сирии. Бесценное приобретение, которое еще нужно как-то закрепить за собой. Тут, к западу от Латакийских гор, и влажность повыше, и жизнь безопаснее. Мы защищены горами от набегов арамеев, но такая река, как Оронт…. Мы не станем отказываться сразу.

А если хетты узнают, что наместника убили мои люди? Ну и пусть. Он ведь клятвопреступник. Царь не станет поднимать шум, иначе позор этого деяния падет на его голову. Хетты весьма щепетильны в вопросах чести.

— Я не буду думать об этом сегодня, я подумаю об этом завтра, — вздохнул я, окинув взглядом суету порта и второй ряд стен, который кое-где подняли на человеческий рост. — Не до жиру пока.

Надо сказать, воду уже подали и сюда. Пока из небольшой речушки-переплюйки, что течет рядом с городом, но в планах у меня — постройка акведука из озера, что расположено в горах, в пяти километрах от города. Если это получится, Угарит станет мегаполисом. Тысяч двадцать-тридцать легко примет в свои стены.

Впрочем, здесь уже сейчас царит невероятная толчея и суета. Мусор и руины расчистили совершенно, «красную линию» отбили деревянными колышками, а затейливой кривизны восточных улиц не наблюдается и в помине. Дороги тут шириной метров пять, а та, что идет из порта в акрополь — все десять. Я уже предупредил наместника, что если кто-то построит дом и собьется с линии, последует наказание. На кол сажать не буду, как ассирийцы в Ниневии, но дом прикажу сломать безо всякой жалости.

В этом районе живут зажиточные мастера и купцы, потому-то каменные фундаменты выкладываются правильными квадратами, оставляя место для внутреннего дворика с крошечным садом. Невероятная роскошь для жилья за стеной. Дальше пойдут дома победнее. Простые одноэтажные коробки с плоскими крышами, выбеленные известью. Они лепятся друг к другу боками, образуя одинаковые кварталы. Только кажется, что новый город большой. Очень скоро место и в нем закончится.

Я еду по улице, приветствуя горожан и матросов. Здесь меня видят нечасто, поэтому того восторга, что я чувствую в Энгоми, тут нет даже близко. Наоборот, я чувствую затаенный страх. Почему, интересно? Безобразничают чиновники? Проверим. Я остановил коня и шепнул пару слов Хрисагону, который скакал рядом.

— Возрадуйтесь, достойные! — заорал трибун. — Царь царей, повелитель Алассии, Угарита, Аххиявы, Вилусы и прочих земель завтра свершит правосудие. Сегодня с полудня и до заката на площади у царского дворца он будет принимать ваши жалобы. Кто боится сказать в лицо, пусть напишет. Кто боится указать имя, пусть не указывает. Государь наш милостив, и он не оставит ни одну жалобу без внимания. Славьте, люди, Морского бога и царя Энея, сына его.

Горожане внимали, раскрыв рты. А я в очередной раз вспомнил историю с дрожжами и деревенским сортиром. Судя по всему, здесь произойдет нечто подобное. Я ведь принес в этот мир анонимку, сделав еще один шаг к цивилизованной жизни.

— Со мной писцы, — едва слышно сказал я Хрисагону. — Я оставлю их здесь, чувствую, у них будет много работы. Присмотри за ними.

— Да, государь, — склонил голову Хрисагон. — Я еще ворота города прикажу закрыть. Вдруг кое-кто вздумает бежать.

Дворец понемногу восстанавливают. Штукатуры, камнерезы и кирпичники вновь получили работу. Я плачу им зерном, маслом и рыбой, и они счастливы без памяти. Половина дворца рассыпалась в прах, не выдержав жара огня, но даже эти жалкие остатки былого великолепия все равно вдвое больше, чем дворец в Энгоми. Вот бы еще канализацию починили!

— Государь! — с умильной мордой склонился градоначальник Аддуну. — Ваши личные покои готовы. Извольте проследовать.

Это он правильно сделал. Тронный зал восстановить не получилось. Многочисленные колонны и балки из сухого, как порох кедра дали такой жар, что кирпичные стены осыпались тончайшим пеплом. А вот небольшие комнатки на женской половине почти что не пострадали. Их стены отскоблили до кирпича и заново оштукатурили известью. Они девственно чисты, ведь сюда почти не заходят. Только першение в горле напоминает о том, что еще недавно здесь все было покрыто едкой копотью. Оно, конечно, пройдет, но для этого понадобятся долгие месяцы.

Дворец — это ведь сердце города. Администрация, храм, казармы, ткацкая фабрика и склад готовой продукции. Сироты и вдовы идут сюда работать за еду и крышу над головой. И они довольны своей судьбой. Я ввел сдельную оплату, и это вызвало немалое удивление у писцов. Здесь принято давать урок на день и бить за его невыполнение. Я запретил это делать, отчего удостоился массы непонимающих взглядов. Очень надеюсь, что дворец вернет вложенное в него.

— Обед, господин, — кланялся как заведенный Аддуну. — Полдень скоро, а на площади уже не протолкнуться.

— Со скольки деревень он собирал дань в свой карман? — негромко спросил я, когда градоначальник ушел.

— С трех, — поморщился тот. — Я не стал из-за такой мелочи беспокоить. Просто придушил его самую малость и велел все вернуть в казну.

— Правильно сделал, — кивнул я. — Ворует, но по чину. Полезный человек.

Суд затянулся на три дня. Я и не ожидал, что скопится столько дерьма за время моего отсутствия. А еще я столкнулся с пренеприятнейшим фактом: в Угарит приехало множество мастеров и купцов из близлежащих земель. И для них совершенно неочевидным было наличие законов на новой родине. Кто-то жил по родовым обычаям, кто-то по законам хеттов, а община, перебравшаяся из городов Междуречья, признавала только законы царя Хаммурапи, считая их непревзойденным образцом мудрости. И это поставило меня в тупик.

Несколько простых случаев я разобрал быстро. Портовый писец, вымогавший взятки при разгрузке товара, уже лишился имущества, был публично бит палками и сослан в деревню на поселение. Двух человек, закабаленных за долги, я освободил, но вместо благодарности получил бурю возмущения. Нет в этой части света такого закона, чтобы чужих рабов освобождать. Это получается, я на священное право частной собственности покушаюсь. А ведь я защитник этого самого права. Пришлось выкручиваться. Я выкупил долги этих бедолаг, простил им проценты, и теперь они должны казне. Народ царскому милосердию восхитился, купцы понимающе похмыкали, оценив мою изворотливость,