Аколит Хозяйки Забвения - Георгий Георгиевич Смородинский

— Мразь… — хрипло прошептал в ответ я, и хотел еще что-то добавить, но в этот момент в голове торжественно прогремел голос моей крылатой подруги.

— Райн Ашер! — обрадованно воскликнула Леса. — Шад Радалы, легат Первого Легиона! Верный аколит Госпожи!

В следующий миг облако, окутывающее подругу, почернело и тут же исчезло. Леса взмахнула руками и пронзительно закричала. Жуткий протяжный звук резанул по ушам и, отразившись от стен, разорвал паутину поганого заклинания. Боль ударила по мозгам, но оковы пропали, и я, бросив в карман пистолет, тут же выхватил меч.

Найл отшатнулся. Лицо ублюдка исказила гримаса, и он, резко выбросив руку, швырнул в фею какую-то черную мерзость. Крик тут же оборвался. Леса исчезла, но меня это уже остановить не могло. Резко шагнув вперед, я сорвал тело со стрел и загнал клинок в грудь своего мучителя.

Острие меча с глухим звуком зашло под ключицу и пробило тело насквозь. Глаза ублюдка расширились, рот распахнулся. Найл попытался схватить меня рукой за плечо, но никто ему этого не позволил. Понимая, что на второй удар у меня сил не хватит, я сбил руку мага запястьем и рванул оружие в ране. Продолжая движение, впечатал в морду ладонь, зло оскалился и активировал Скверну.

Этого оказалось достаточно. В тот момент, когда моя изменившаяся ладонь прилипла к физиономии Найла, маг захрипел и содрогнулся в конвульсиях. Изо рта умирающего выплеснулась кровь, он дернулся в последний раз и завалился на пол.

Убедившись, что противник подох, я вытер губы, оглядел комнату и направился к лежащему на подставке кристаллу. Кровь стучала в висках, грудь и бок разрывались от боли, перед глазами плыли прозрачные пятна, но останавливаться нельзя. Потеряю сознание и умру. Ну или кто-то придет и добьет.

Мысли ворочались как жернова. Думать ни о чем не хотелось, но мозги тоже нельзя отключать. Нужно решить, что делать и как пережить случившееся. Лесы нет, и лечить меня некому. Эта паскуда отправила фею в забвение, но моя маленькая подруга не погибла! Она жива, пока жив я, и мне нельзя умирать хотя бы поэтому. Раны вроде бы не смертельные…

Размышляя так, я дошел до стойки и ударом меча превратил Камень Перехода в груду бесполезных обломков. Затем глубоко вздохнул, пережидая откат, обернулся и остановил взгляд на трупе. Лесы нет, но и я не простой парень. Моя душа сумела сбежать от этих уродов, и вряд ли она хочет потерять это тело. Нужно ей немного помочь.

Криво усмехнувшись, я убрал меч в карман и направился к трупу. Подошел, оглядел убитого и озадаченно хмыкнул. Этот упырь и при жизни не был красавцем, но сейчас его физиономия была похожа на грядку. Кожа потрескалась, покрылась язвами и потемнела, оранжевые глаза стали кровавыми из-за полопавшихся капилляров. Впрочем, удивило меня не это. На лбу покойника проступил угольно-черный крест. Та самая перечеркнутая «Х», но моя Скверна тут не причем. Он что-то говорил про несправедливое Сущее? Что мне достаточно просто убить? Не знаю, но думать об этом буду потом. Сейчас нужно помочь своей сущности — подкинуть ей немного эфира.

Отпечаток души Найла был заметно крупнее и тверже того, что я забрал с трупа его ученика. Памятуя слова подруги, я быстро растер его между ладоней и… ошарашенно выдохнул. Кисти рук окутало густое облако оранжевого дыма. Появившаяся субстанция поднялась по рукам, стекла вниз и тонкой струйкой улетела в сторону алтаря. Грудь стянуло ледяными канатами, и я почувствовал, что теряю связь с этой реальностью.

По ощущениям — словно махнул на голодный желудок пару стаканов крепкого самогона. Голова пошла кругом, в ушах зазвенело, оранжевые фонари вспыхнули как прожекторы. Я выругался и, тяжело дыша, обвел помещение взглядом. В этот момент рогатый череп на стене приобрел форму и оскалился. Паутина резко приблизилась, и разум погрузился во тьму.

[1] Алхимик XVI века Филип фон Гогенгейм, известный как Парацельс, в своём труде De Natura Rerum описывал различные рецепты для создания гомункулов. Парацельс считал, что заключённая в особом сосуде человеческая сперма при нагревании и некоторых других манипуляциях (закапывании в конский навоз, «магнетизации») становится гомункулом. «Вскармливался» гомункул путём добавления в колбу небольшого количества человеческой крови. Время вызревания гомункула по Парацельсу — 40 дней, рост гомункула — 11–12 дюймов.

Глава 10

Над Ретанской равниной занимался кроваво-красный восход. Поднявшийся ночью ветер угнал грозовые тучи на запад, и над вершинами далеких холмов все еще мелькали всполохи уходящей грозы. Небо просветлело. Первые лучи солнца разогнали скопившийся в долине туман, и он медленно пополз в лес, цепляясь за корявые стволы деревьев и разросшийся за лето кустарник. Две сестры-подруги всё ещё висели над горами, словно бы наблюдая за тем, что происходит внизу. Холодные и безразличные…

В полутора лигах от холма, на котором стоял мой шатер, высилась серая громада города-крепости. Кронхольм — восточный форпост Империи — сейчас готовился к обороне. Ворота закрыты, над бастионами реют красно-белые флаги с грифонами. Солдаты выкатывают орудия, тут и там мелькают красные плащи офицеров, светлые одежды сола и разноцветные мантии стихийников. Над крепостью поднимаются столбы дыма. Горожане из ополчения кипятят смолу и затаскивают на стены заранее заготовленные бревна…

Идиоты… Мне не нужна ни крепость, ни эта земля. Я пришел сюда за их жизнями.

Лагерь у подножия холма уже просыпался, между палатками сновали воины, разжигая костры и проверяя оружие. Группы патрульных медленно продвигались вдоль периметра лагеря, возле частокола перекрикивались дозорные. Легкий ветерок пах дымом костров, железом и конским навозом. Ржали вдалеке лошади, со всех сторон доносились голоса проснувшихся десятников, с висящего над шатром штандарта недобро скалился белый волк легиона.

Впереди перед лагерем, в прямой видимости с крепостных стен, в ряд вытянулись двенадцать эшафотов. Их построили быстро, за сутки, сейчас там все работы закончены. Погода сейчас хорошая, и ближе к полудню можно начинать представление. Пленных много, спектакль продлится до вечера, и этот день имперцы запомнят надолго.

Еще раз оглядев просыпающийся лагерь, я мазнул взглядом по бесстрастным лицам сайджинов, зашел в шатер и направился к столу. По дороге меня накрыло острое чувство неправильности происходящего. В который уже раз за прошедшие дни…

Это утро, крепость и эшафоты. Я же никогда так не делал. Не устраивал массовых казней. Светлых убивал только в бою, женщин