Близнецы. Том 1 - Дарья Чернышова

«Это за мое приданое», – громко произносит она.

Ублюдок улыбается, и отсюда не разглядеть, испачкан его рот кровью или в нем не хватает зубов. Ортрун делает несколько шагов, оказываясь у него за спиной.

«За моих людей», – говорит она и поджигает еще дрова.

Огонь занимается медленно, как будто дерево влажное. Улыбка ублюдка превращается в оскал. Под цепью, тянущейся от его правого запястья, Ортрун просовывает факел, и пламя облизывает металл.

«За мою мать!» – кричит она срывающимся голосом.

Опухшее красное лицо поворачивается к ней и меняет выражение, но Модвин не понимает, что оно значит, – это уже не насмешка, но еще не страх. Ортрун замыкает круг, стоит теперь спиной к окну. Потом вдруг перехватывает факел пониже, замахивается и бьет ублюдка наотмашь, оставляя на его щеке смазанный черный след. Она снова говорит что-то, но слишком тихо, и Модвину не видно ее губ, чтобы попробовать по ним прочитать.

Факел падает к переломанным ногам. Цепи снова издают звон. Ублюдок сплевывает кровь в огонь. Воздух вокруг него плавится и тает. Модвин слышит чужой, незнакомый голос и не сразу осознает, что он доносится из костра.

Это язык хаггедцев. Он похож на шипение змей.

Модвину жарко. Отойти бы от окна, спрятаться, но почему-то невозможно оторвать взгляд. Пламя целует и обнимает человека, как родного, а он говорит на его наречии. Постепенно слова сливаются в крик. Освальд морщится, натягивает пальцами рукав и закрывает нос. Ортрун стоит рядом, держа руки вдоль тела и сжав кулаки так, что даже отсюда видно, как у нее побелели костяшки. Она вздрагивает, когда Збинек кладет ладонь ей на спину, потом оглядывается на него, и Модвин на мгновение приседает, скрываясь под подоконником.

Можно не смотреть больше, думает он. И так уже все ясно. Но огонь неистово ревет, зовет его взглянуть на себя, узнать, как выглядит смерть во всей красе. Модвин выпрямляется и упирается носом в стекло. Оно холодное, и на нем остается маленькое пятно от дыхания. Небо пасмурное и серое, одно только рваное облако в форме рыбы плывет по нему, как в тот день, когда Модвин впервые был близок с женщиной.

Странно. Откуда он это знает? Ему же всего семь лет.

Монотонный вопль ублюдка вдруг обрывается: пламя обгрызло его целиком, не осталось волос и одежды, только сплошная сочащаяся рана вместо кожи. У него больше нет лица, на его месте – ожог. Этот ожог поворачивается, поднимает ошметки век и глядит на Модвина блестящими зелеными глазами. В них пляшет безумный, жестокий огонь.

«Иди сюда, потанцуй со мной».

У Модвина холодеют пальцы. Он пятится, запинается о собственный ботинок, падает навзничь.

Просыпается.

Этот сон Модвин видел несколько раз в год. Обычно – к чему-нибудь нехорошему. Хотя уже сложно вспомнить, когда в последний раз случалось что-нибудь хорошее.

Снаружи палатки трещал костер, и кто-то решил именно сейчас заточить оружие рядом с ним. Модвин сделал глубокий вдох, выбрался из-под одеял, выдохнул и поднял полог, за которым металл звенел громче людских голосов.

Хорунжий Мартин Венжега сидел на поваленном дереве, задумчиво чесал рассеченный шрамом ус и осматривал на свету лезвие длинного охотничьего ножа. Заметив Модвина, он убрал клинок за спину, достал из сапога другой и спросил:

– Не спится?

Стоило прокашляться, прежде чем выходить. Модвин как мог придал голосу небрежности и сказал:

– Мне надо отлить.

Венжега издал короткий клокочущий звук, напоминающий смех, и махнул рукой в сторону леса, как будто Модвин просил указать направление.

До вырытой за кустами канавы шагать пришлось через весь лагерь. Модвин обходил стороной костры, у которых сидели вкруг старые и новые люди гетмана Гоздавы, кое с кем здоровался, кое-кому кивал, а кто-то делал вид, что вовсе его не замечает. Быстрее бы добраться до замка, подумал он. Там тоже холодно – все-таки ранняя весна, – но хотя бы не так неуютно.

Модвин предпочитал греться под шерстяными одеялами, а не у костра. Он был бы совсем не против сидеть сейчас с новобранцами на краю лагеря – они там разжигали поменьше огня. В тусклом свете желтели лица некоторых из них: одни грели дыханием сложенные лодочкой ладони, другие полушепотом переговаривались, выпученными глазами озираясь по сторонам, многие беспокойно спали.

Все эти люди, подумал Модвин, скоро обретут крылья. Если прежде не сбегут от муштры Бальда Нагоски.

Это сейчас, в лагере, он казался веселым добряком, посвящающим новобранцев в премудрости армейской жизни, и лишь в редкие мгновения можно было заметить, как замирает и каменеет его взгляд, обратившись к кому-нибудь из подчиненных. Когда они прибудут в казарму, новичков ждет неприятный сюрприз: им часто придется испытывать на себе этот взгляд. Его сложно выдержать. Модвин не смог бы. Хорошо, что ему никогда не придется. Он, может, и не заслуживал привилегии родиться господином Фреткой, но вряд ли выбрал бы сам для себя иную судьбу.

Хорунжий Бальд почтительно склонил голову, когда Модвин, стараясь не наступить на разбросанные полы чужих плащей и перешагивая через вытянутые ноги, проходил мимо костра, у которого тот поучал молодого лопоухого батрака, подобранного не то в Стужице, не то в окрестностях старой столицы. Они сидели под воткнутым в землю штандартом с тройкой летящих на восток воронов, и новобранца этот предмет, видимо, очень интересовал. Уставившись на длинный отрез красной ткани, расшитой толстыми черными нитками, он так и спросил:

– Зачем нужно везде таскать с собой знамя?

Модвин пролез через кусты и, стараясь не дышать и не опускать глаза к наполненной почти доверху канаве у себя под ногами, как можно быстрее ослабил завязки на штанах. Ему отсюда слышно было, как Нагоска причмокнул губами, прежде чем сказать:

– Знамя, мой юный друг, должно отвечать на вопрос «Почему я сражаюсь?» – неизбежно возникающий, когда ты, весь в крови и грязи, стоишь посреди поля боя и держишь руку умирающего товарища. В этот момент твой взгляд должен выцепить в небе штандарт, который одним своим видом напомнит тебе, что все не зря.

Пока он говорил, Модвин успел облегчиться, привести себя в порядок и при этом смог ни разу не взглянуть под ноги. Новобранец призадумался и подарил окружающим несколько мгновений блаженной тишины. Потом спросил:

– Тогда почему на нашем знамени вороны?

Почесав под одеждой давно зажившую рану, Бальд снова причмокнул.

– Если ты сдохнешь, вот эти твари тебя склюют.

Выбираясь из кустов, Модвин зацепился штаниной за острую ветку и чуть не порвал ткань. Лопоухий бросился на помощь, и пришлось отмахиваться еще и от