Жизнь в режиме отладки - Гизум Герко

Кронеберга даже нашел, старый такой перевод, еще до революции сделанный. И знаете, они все разные! Как будто это разные пьесы, да? У Пастернака Гамлет такой… нервный, рефлексирующий, почти наш современник. У Лозинского — более трагический, более монументальный, такой… классический, да? А у Кронеберга — он какой-то… более приземленный, что ли, слова проще, понятнее, но глубина как будто теряется.

Он говорил увлеченно, жестикулируя одной рукой, а другой уверенно ведя машину по мокрым улицам. Я слушал его с растущим интересом и удивлением. Водитель такси, рассуждающий о нюансах перевода Шекспира — это было что-то новенькое.

— А я вот еще что подумал, — продолжал Мажорбек, — что самый лучший перевод — это, наверное, когда ты сам читаешь в оригинале. Но ведь и оригинал… он тоже не такой простой, да? Шекспир ведь писал на староанглийском, который сейчас даже англичане не все понимают без словаря. Там же слова другие значения имели, обороты речи другие были. И чтобы по-настоящему понять, что хотел сказать Шекспир, нужно не просто язык знать, а нужно… нужно ту эпоху чувствовать, да? Ту культуру, те нравы.

Он вздохнул.

— Я вот, например, пытался читать «Гамлета» в оригинале. Нашел в интернете текст, со словарем сидел. И знаете, это совсем другое ощущение! Как будто ты прикасаешься к чему-то… живому, да? Даже если не все слова понимаешь, но вот эта музыка языка, этот ритм… оно завораживает. И вот знаменитый монолог «Быть или не быть» — «To be, or not to be, that is the question». Вроде бы просто, да? А сколько там смыслов! У Пастернака — «Быть или не быть, вот в чем вопрос». У Лозинского — «Быть иль не быть — вот в чем вопрос». А ведь даже это «иль» — оно уже что-то меняет, да? Какую-то интонацию другую дает. А в оригинале… там же еще и пунктуация другая была, и ударения в словах. И вот эта запятая после «to be» — «To be, or not to be» — она же не просто так стоит, да? Она же паузу какую-то создает, какое-то… сомнение, да?

Он говорил так увлеченно, с таким неподдельным интересом, что я невольно заслушался. Его акцент и некоторые грамматические ошибки совершенно не мешали воспринимать суть его рассуждений. Наоборот, они придавали его речи какую-то особую искренность и глубину.

— А еще, знаете, — Мажорбек снова повернулся ко мне, — я вот читал, что во времена Шекспира слово «question» оно не только «вопрос» означало, но и «проблема», «трудность», «судебное разбирательство» даже. И тогда этот монолог — он же совсем по-другому звучит, да? Не просто философский вопрос, а какая-то… жизненная дилемма, да? Какое-то… испытание, которое нужно пройти. И вот когда ты все это начинаешь понимать, когда ты вникаешь в эти детали… тогда и Шекспир становится ближе, и Гамлет его понятнее. А просто прочитать перевод, даже самый хороший… это как смотреть на картину через мутное стекло, да? Краски вроде те же, а вот… чего-то не хватает. Души, может быть.

Мы как раз подъехали к моему дому. Я был так увлечен его рассказом, что даже не заметил, как пролетело время.

— Вот, приехали, молодой человек, — сказал Мажорбек, останавливая машину. — Спасибо, что выслушали. А то я со своими книгами, наверное, всех своих пассажиров достал.

— Что вы, наоборот, очень интересно было, спасибо вам, — искренне ответил я, выходя из машины. — Я даже не ожидал…

Он улыбнулся своей грустной, но доброй улыбкой.

— Мир полон неожиданностей, молодой человек. Главное — уметь их замечать. Всего вам доброго!

Я кивнул ему и пошел к подъезду. Этот неожиданный разговор с таксистом-филологом почему-то немного взбодрил меня. Действительно, мир полон неожиданностей. И, возможно, те загадочные данные из НИИ НАЧЯ — это тоже своего рода «староанглийский текст», который нужно не просто проанализировать, а попытаться понять, почувствовать, уловить его «музыку» и скрытые смыслы.

Дома меня ждала привычная тишина и пустой холодильник.

Я налил себе стакан кефира, сделал пару бутербродов с сыром — нехитрый ужин холостяка. Только я собрался перекусить, как зазвонил телефон. На экране высветился мамин номер.

— Алло, мам, привет, — ответил я.

— Лёшенька, привет, дорогой! — в голосе мамы, как всегда, звучала неподдельная радость. — Как у тебя дела? Что нового? Ты не заболел, случайно? А то что-то голос у тебя уставший.

— Да нет, мам, все в порядке, не заболел, — заверил я ее. — Просто работы много в последнее время. Увлекся немного.

— Ох, Лёшенька, вечно ты со своей работой! — вздохнула она. — Отдыхать тоже надо. А то так и до язвы недолго. Мы тут с папой на даче, знаешь, так хорошо! Воздух свежий, птички поют. Грибов в этом году что-то маловато, зато яблок — море! Я тебе компота наварила, пирогов напекла. Ты когда к нам приедешь? Мы бы тебе баньку истопили, шашлычков пожарили.

Я слушал ее рассказы о дачных буднях — о соседских козах, которые опять объели у них на участке капусту, о новом сорте помидоров, который они с отцом посадили в теплице, о планах съездить на рыбалку на ближайшее озеро — и чувствовал какую-то странную смесь тепла и… отчуждения. Это был такой далекий, такой спокойный и понятный мир, мир, в котором не было «эфирной напряженности», «микропроколов подпространства» и «частиц типа При». И я почему-то понимал, что становлюсь от этого мира все дальше и дальше.

— Мам, я пока не знаю, когда смогу приехать, — уклончиво ответил я. — У меня тут новый проект на работе, очень важный, очень ответственный. Пока не могу отлучиться.

«Новый проект». Это была почти правда. Только вот о сути этого «проекта» я ей, конечно, рассказать не мог.

— Ну, ты смотри, Лёшенька, не переутомляйся там, — с тревогой в голосе сказала мама. — Здоровье — оно дороже всяких проектов. А Машенька как? Вы помирились? Она к тебе не заходила?

При упоминании Маши я немного напрягся.

— Маша… у Маши все нормально, мам, — сказал я, стараясь, чтобы это не прозвучало слишком отстраненно. — У нее свои дела, свои поиски. Мы… мы сейчас не так часто видимся.

— Понятно, — в мамином голосе прозвучала нотка разочарования. Она явно надеялась на более позитивные новости. — Ну, ты это, Лёша… не обижай ее. Девочка она хорошая, просто… ищет себя. А ты уж будь