Жизнь в режиме отладки - Гизум Герко

СИАП, я чувствовал себя гораздо бодрее и был готов с новыми силами штурмовать загадочные данные. Толик, несмотря на свое обещание, после обеда был все так же немногословен, но уже не так ворчлив. Он снова погрузился в свои базы данных, изредка бросая на меня короткие взгляды, как бы проверяя, не собираюсь ли я его отвлекать от «серьезной работы».

Объяснения Толика по поводу «эфира» и «проколов», честно говоря, мало что мне прояснили. Метафоры про «первоматерию» и «дырки в пузыре» были, конечно, забавными, но для серьезного анализа требовалось что-то более конкретное. Поэтому я решил попытать счастья у Степана. Он, в отличие от Толика казался более склонным к теоретическим рассуждениям и, возможно, мог бы дать более развернутое объяснение.

Я подошел к его столу, когда он как раз заканчивал раскладывать по папкам какие-то графики и диаграммы, видимо, результаты своей утренней работы.

— Степан Игнатьевич, извините, что снова отвлекаю, — начал я. — Не могли бы вы все-таки немного подробнее рассказать про эти параметры… «эфирную напряженность», «микропроколы подпространства»? Анатолий Борисович объяснил в общих чертах, но мне, если честно, не совсем понятна физическая… или какая там у них… суть.

Степан Игнатьевич оторвался от своих бумаг и посмотрел на меня с неожиданным энтузиазмом. Кажется, я попал в точку — ему явно хотелось поделиться своими знаниями, особенно с «молодым и непросвещенным» коллегой.

— А, молодой человек, это вы очень правильно, что интересуетесь теоретической подоплекой! — его голос приобрел лекторские нотки. — Без понимания фундаментальных принципов, на которых базируется наша работа, невозможно достичь истинного прозрения в анализе данных! Присаживайтесь, я вам сейчас все объясню.

Он пододвинул ко мне стул, взял чистый лист бумаги и карандаш, и приготовился к лекции. Я немного напрягся, предчувствуя, что сейчас на меня обрушится поток информации, возможно, еще более сложной для восприятия, чем ворчание Толика.

— Видите ли, Алексей, — начал он, чертя на листе какие-то замысловатые схемы, состоящие из пересекающихся окружностей, стрелок и непонятных символов, — многие наши исследования базируются на гипотезе, которую условно можно назвать «Информационной Вселенной». Вы знакомы с этой концепцией?

Я кивнул.

— В общих чертах, да. Читал кое-что. Идея о том, что в основе всего лежит информация, а материя и энергия — это лишь ее проявления.

— Совершенно верно! — обрадовался Степан Игнатьевич, как будто я сдал ему экзамен на «отлично». — Так вот, если рассматривать Вселенную как гигантскую информационную систему, то «эфир», или, как мы его еще называем, «информационно-энергетический континуум», — это, по сути, та самая среда, в которой эта информация существует и распространяется. Это некая фундаментальная матрица, определяющая свойства пространства, времени и всех взаимодействий. А «эфирная напряженность» — это, соответственно, мера локальной плотности или, если хотите, возбуждения этой информационной матрицы. Понимаете?

Я снова кивнул, хотя «понимал» уже все с большим с трудом.

Звучало это все очень абстрактно и напоминало скорее философскую концепцию, чем физическую теорию.

— Теперь о «микропроколах подпространства», — продолжал Степан Игнатьевич, рисуя на своей схеме какие-то точки, из которых исходили волнистые линии. — В рамках нашей гипотезы, это можно интерпретировать как кратковременные нарушения топологии информационного континуума. Представьте себе, что наша Вселенная — это некий многомерный информационный гипертекст. Так вот, «микропроколы» — это своего рода «битые ссылки» или «шорткаты», ведущие в другие области этого гипертекста, возможно, даже в другие информационные слои или параллельные «ветки» реальности. Их частота — это показатель нестабильности локального участка континуума, его, так сказать, «информационной турбулентности».

Он говорил увлеченно, с горящими глазами, используя массу сложных терминов, которые, видимо, были приняты во «внутренней» физике НИИ НАЧЯ — «квантовые флуктуации нулевого информационного поля», «реликтовая сигнатура первичного кода Вселенной», «трансмерные информационные туннели». Он рисовал все новые и новые схемы, которые становились все более запутанными и напоминали скорее какие-то каббалистические знаки, чем научные чертежи.

Я слушал его, пытаясь уловить хотя бы общую суть, и чувствовал, как мой мозг снова начинает плавиться.

Да, я был поверхностно знаком с гипотезой «Информационной Вселенной», читал работы Дэвида Дойча, Сета Ллойда и других апологетов этой идеи. И некоторые из объяснений Степана Игнатьевича, если отбросить специфическую терминологию НИИ НАЧЯ, действительно перекликались с тем, что я знал. Но это не сильно спасало ситуацию. Его объяснения были настолько перегружены терминами и абстракциями, что суть ускользала, как вода сквозь пальцы. Я понимал отдельные слова, даже некоторые фразы, но общая картина никак не складывалась. Это было похоже на попытку собрать сложнейший пазл, имея на руках лишь несколько разрозненных фрагментов и смутное представление о том, что должно получиться в итоге.

Степан Игнатьевич, казалось, совершенно не замечал моего замешательства.

Он был полностью поглощен своей лекцией, своей любимой гипотезой, и, видимо, считал, что чем больше сложных терминов он использует, тем понятнее все становится.

— … таким образом, Алексей, — подытожил он, нарисовав на своем листе особенно жирную стрелку, указывающую на какой-то замысловатый символ, — мы можем рассматривать «аномальное поле» не как некую самостоятельную сущность, а как проявление локальной деформации информационно-энергетического континуума, вызванной либо внешним воздействием — например, прохождением через наш слой реальности некоего «трансмерного объекта», — либо внутренними флуктуациями, связанными с накоплением «информационной энтропии». А «частицы типа При» — это, по одной из версий, своеобразные «кванты» этой деформации, элементарные носители «аномальной информации». Но это пока только гипотеза, требующая дальнейшей экспериментальной проверки…

Он наконец-то замолчал и посмотрел на меня с видом профессора, только что прочитавшего блестящую лекцию и ожидающего заслуженных аплодисментов.

Я несколько секунд молчал, пытаясь переварить услышанное.

— Спасибо, Степан Игнатьевич, — сказал я наконец. — Это… это было очень познавательно. И очень… сложно.

Он удовлетворенно кивнул.

— Наука, молодой человек, это вообще сложная штука. Особенно та наука, которой занимаемся мы. Но я рад, если смог вам хоть немного помочь. Если возникнут еще вопросы — обращайтесь. Я всегда готов поделиться знаниями с пытливым умом.

Он свернул свой исписанный лист и аккуратно положил его в ящик стола.

Я поблагодарил его еще раз и вернулся на свое место.

В голове был полный кавардак. «Информационная Вселенная», «эфир как матрица», «микропроколы как битые ссылки», «частицы как кванты аномальной информации»… Да, объяснения Степана Игнатьевича были гораздо более подробными, чем у Толика, но понятнее от этого не стало. Скорее, наоборот.

Одно я понял точно: мне придется самому докапываться до сути этих явлений, полагаясь на данные, на свою интуицию и на те немногие обрывки информации, которые удастся выудить