Светоч Йотунхейма - Елизавета Алексеевна Дворецкая

– Это моя дочь, Рагнхильд. Поди сюда, Рагнхильд, познакомься с нашим гостем. Это Рёгнвальд Достославный, сын Олава, конунг Вестфольда.

– Это тот самый… – вырвалось у Рагнхильд.

– Да, тот человек, у которого сейчас наш Гутхорм…

– Не сомневайтесь, он находится в наилучших условиях и не терпит никакой нужды или ущемления, – вставил Рёгнвальд. – Приветствую тебя, йомфру Рагнхильд!

Голос у него был с переливами – и высокий, и низкий. А может, в этом сказалось волнение: он не был равнодушен к тому, что очутился сразу перед тремя красивыми знатными женщинами – Тюррни, Рагнхильд и Элдрид. Причем две смотрели на него с тревогой, зато третья – с восхищением, которого он, по собственному мнению, заслуживал, и взгляд Рёгнвальда на миг задержался на лице Элдрид более дружелюбно, чем на других.

«У него такое глаза, как будто даже глядя на другого, он все равно думает о себе!» – мелькнуло в мыслях у Рагнхильд.

Сигурд конунг смотрел на гостя слегка нахмурившись, в его янтарных глазах блестел гнев, которому он не решался дать волю. А тот держался так непринужденно, будто и не захватил в плен сына своего хозяина и ничто не нарушало мир между их родами. Рагнхильд в душе поразилась: неужели этот человек настолько занят самим собой, что вообще не принимает в расчет чувства других? Это не просто невежливо – это опасно!

Всем видом Рёгнвальд показывал, как приятно ему здесь находиться, словно ждал от этой встречи одного только счастья. Быстро столковавшись со Стейнольвом Змеем и дав ему повидаться с Гутхормом, дабы тот убедился, что конунгов сын жив и благополучен – только очень унижен и мрачен, – Рёгнвальд торжественно прибыл к Сигурду, со знаменосцем, трубачом и десятком телохранителей. Почему бы и нет: они с Сигурдом пока не сталкивались на поле боя, не разоряли владений друг друга и даже не посылали вызова.

Все знали, ради чего встретились, однако переходить к делам не спешили. Честно сказать, цель встречи у каждого была своя, но об этом никто не догадывался. Рёгнвальда и его людей устроили отдохнуть с дороги, отвели в баню, а тем временем Тюррни и Рагнхильд готовили стол, более обильный, чем обычная вечерняя еда. Зарезали свинью и заложили мясо печься в яму, варили рыбу, пекли лепешки. Элдрид особенно старалась и трещала без умолку о том, какой у гостя благородный вид; правду говорят, что внешностью он заметно превосходит этого своего воинственного дядю, Хальвдана? Рёгнвальд был бы доволен, если бы это услышал.

Хаки, приехавший со всеми, держался настороженно. Он привез еще троих своих людей, которые якобы попали в плен вместе с Гутхормом, но их Рёгнвальд великодушно освободил без всяких условий.

– Чем ты недоволен, Хаки? – спросила Рагнхильд, видя, как мрачно тот сверкает глазами из-под упавших на лоб темных кудрей. Всеми силами она отгоняла воспоминания о «ночном берсерке», что махал мечом среди людей, держа глаза закрытыми, и старалась разговаривать с обычным, дневным Хаки. – Ведь это добрый знак – что Рёгнвальд сам пожелал увидеться с нами и приехал. Он оказал уважение отцу, ведь мог бы потребовать его к себе, и ради Гутхорма отец поехал бы. Ты ему не доверяешь?

– Нисколько не доверю, – подтвердил Хаки. – И доведу это до конунга, как только сумею. Я не доверяю его намерениям. Он приехал, прикидывается, будто хочет мира и дружбы. Но кто знает, не приказал ли он тем временем увезти Гутхорма подальше, к себе в Вестфольд? У него такие глаза…

– Ты считаешь, у него глаза лживые? – Сама Рагнхильд сказала бы, что у Рёгнвальда глаза красивые, но едва ли Хаки разделит это мнение.

– Его глаза видят только его самого! – В этот раз их с Хаки мнение полностью совпало. – Он заботится только о своей выгоде и ради этого пойдет на любой обман! Я бы тебе советовал не верить ни одному его слову!

Беспокойство Хаки было искренним: поездка Рёгнвальда к Сигурду в его замыслы не входила, и он был недоволен, что тот повел какую-то свою игру. Он не понимал целей Рёгнвальда и чувствовал, что руль этой ладьи уже не в его руках.

На пиру Рёгнвальда посадили на почетное место, как того требовал его высокий род, – напротив Сигурда. Сама Тюррни с дочерью подавала ему угощение и подливала пива. Когда подняли кубки за богов и за предков, Рёгнвальд попросил позволения дать спеть его скальду.

– Пусть споет, – одобрил Сигурд. – Мы слышали, ты приказал сложить песнь о всех твоих предках Инглингах?

Тьодольв, уже готовый и спешно наевшийся мяса, вышел к очагу и уселся, держа арфу на коленях. Для пира он расчесал и пригладил свои жидковатые светлые волосы, надел красивую желтую рубаху и выглядел не таким пронырой, как обычно, хотя важности его фигуре не хватало, да и борода могла бы быть погуще. И запел:

Рок настиг,

Обрек смерти

Фьёльнира

В доме Фроди.

Ждал конец

Вождя ратей

В бухте безбурной

Бычьих копий[21]…

– Какой это рог настиг Фьёльнира? – шептала Элдрид на ухо Рагнхильд. – Его бык забодал?

– Рок, а не рог, то есть судьба!

– Но там же сказано – бычьих копий, значит, все-таки рог, которым бодают!

– Девушки, что вы шепчетесь? – Рёгнвальд заметил и движением руки велел Тьодольву остановиться. – Вам что-то непонятно?

– Да, Рёгнвальд конунг! – с невинным видом сказала Элдрид, будто ее волнует судьба прародителя Инглингов, а не возможность побеседовать с красивым гостем. – Здесь сказано, что Фьёльнира настигли рога – неужели хозяева дома так плохо следили за стадом, что его забодали быки? Или они сделали это нарочно?

Рёгнвальд хрюкнул от такого истолкования, сдержался, вспомнив о вежливости, потом все же слегка засмеялся.

– Охотно объясню вам, что это значит. Фьёльнир, сын Ингви-Фрейера и внук Ньёрда, был в гостях на пиру у своего друга Фроди Миротворца. А у Фроди имелся в доме огромный чан, полный крепкого меда. После пира – весь мед они выпить не успели, хоть и старались изо всех сил, – Фьёльнира и его людей отвели на чердак ночевать. Ночью Фьёльниру захотелось облегчиться…

– И он облегчился прямо в медовый чан? – ужаснулась Элдрид.

Она легко представила: если такое случилось бы в этом доме, разгневанная Тюррни могла бы приказать забодать негодяя быками.

– В полусне, очень пьяный, он прошел вдоль галереи над палатой, оступился и упал прямо в чан. И утонул. Тот чан в песне назван «безбурной бухтой» – в