Русская партия - Денис Старый

На самом деле, мне не было её жалко. Каждый вправе решать, как ему прожить жизнь. Но только если это не жизнь матери русского императора. Ни монарх, ни высшие сановники, если они действительно служат Отечеству, не принадлежат себе.

— Анна, ты не можешь вести себя так, — выдержав некоторую паузу, сказал я.

— А кто мне запретит? — с вызовом сказала Анна Леопольдовна.

— Значит так… прекращай только лишь есть и спать. Ради сына своего ты обязана быть на виду. Подумай над тем, что в России не хватает театров, открывай их, а не открывай рот только под пирожные! — строго, будто родитель для этой после родов сильно поплывшей женщины, говорил я. — И я помогу тебе. Ради сына. Если же ты будешь ленивой обузой, то и я окажусь бессилен.

Нет большей мотивации для матери, чем жизнь и здоровье её ребёнка. Оставалось лишь уповать на материнский инстинкт Анны Леопольдовны.

Ведь насколько я знал, она любит Петра Антоновича. Вот и сейчас, хоть сладкие пирожные, но ребёнок рядом с ней, в кроватке-маятнике, которую сконструировали исключительно для русского императора. Правда, через год мебельная фабрика начнёт такие выдавать уже партиями.

— Я тебе не нянька, так что скажу прямо. Убеждён, что ты меня уже немного знаешь, — я сделал паузу, пристально посмотрел на Анну Леопольдовну. — Если ты, Анна, не возьмёшься за ум и не станешь вести себя как мать императора, я добьюсь того, чтобы отобрать у тебя ребёнка. У будущего русского монарха должны быть только правильные примеры.

— Ты не сделаешь этого! — прощебетала Анна и вцепилась когтями в мою руку.

— Ты знаешь, что сделаю, — сказал я, выдёргивая своё запястье из когтей разъярённой матери. — Приведи себя в порядок. Твоё присутствие на Государственном Совете — это залог существования нынешней системы власти. Если народ и дворяне полюбят тебя, то они полюбят и сына твоего.

Ещё некоторое время Анна буравила меня тигриным взглядом, так что даже бывшему главе Тайной канцелярии розыскных дел Андрею Ивановичу Ушакову было бы не под силу так тяжело смотреть. Но что в прошлой жизни, что в этой жизни, нет такого взгляда, от которого я бы стушевался.

Но был кнут — нужно и немного смягчить риторику.

— Пойми, Аня, — сказал я, приобнимая женщину, в которую когда-то был даже влюблён. — Мне надоело разгребать все эти Авгиевы конюшни. Активность твоя и твоего мужа — это залог того, что меньше шальных голов будут думать о смене власти. В конце концов пора тебе соответствовать своему мужу-красавцу.

Последние слова сказал я, улыбаясь. Но при этом не кривил душой. Во-первых, у Антона теперь причёска, которая скрывает его лопоухость, даже если он и не в парике. Во-вторых, он, мотивированный необходимостью привлечь внимание собственной жены, внял моим советам, стал строго питаться для набора массы, при этом постоянно тренируясь среди моих ближних офицеров, иногда и со мной лично.

Это уже не такой хлюпик, каким я его знал ещё полгода назад. Конечно, ещё далеко до красавца, статного, мужественного — такого, как любит избалованная принцесса Анна. Но он явно на пути к этому достижению.

— Я подумаю над твоими словами. Но если бы ты сказал иначе, если бы ты меня обнял и поцеловал, если бы ребёнок был от тебя…

— Нет, Анна, у нас был шанс, но я бы не смог стать твоей игрушкой, которой ты хочешь видеть своего мужа.

— Я хочу видеть рядом с собой другого мужа, такого, как ты, — сказала Анна и подалась вперёд, подставляя свои губы для поцелуя.

Я наклонился к ней, но поцеловал в щёку.

— Нет, Анна, у тебя достойный муж. Он любит тебя. И ваша семейная пара должна быть примером для подражания, а не поводом для насмешек, — сказал я, развернулся и покинул комнату.

Определённо мне было неприятно находиться в этом помещении. Воздух затхлый, и для полного антуража тут не хватало пустых бутылок из-под вина. Но Анна не была склонна тушить свою тоску в вине. Она, потерявшаяся в жизни девочка, скорее всего, и сама не знала, чего хочет.

А когда человек стоит на распутье, когда не знает, что ему делать, то определяющим всегда является — делать. Нужно заняться каким-то делом, погрузиться в него, видеть плоды своих трудов, наслаждаться этим. Нельзя человеку оставаться постоянно наедине со своими мыслями.

Я вышел из дворца. В этот раз не стал лично беседовать с Елизаветой Петровной. Да и не хотел в очередной раз нарушать ту идиллию, которая вроде бы как складывается у неё с Подобайловым.

После рождения императора Лиза немножечко поубавила строптивость своего характера. А может быть, Иван Тарасович стал настолько хорош, что теперь любвеобильной дамочке некогда думать о других мужчинах.

Как бы то ни было, но я имею право входить без доклада. И однажды даже нарушил процесс соития Ивана Тарасовича и Лизы. Прямо на самом таком интимном моменте.

Сев в очередную экспериментальную карету с обогревом внутренних полых пространств через трубы в обшивке, направился на дачу. Усадьба, мыза, которая в иной реальности была Шуваловской, нынче выкуплена мной, и там сейчас развернулось грандиозное строительство.

Люблю я всё-таки архитектуру, хотя и понимаю, что немало денег на это уходит и можно было бы, не задумываясь, построить два немалых завода в ту стоимость, в которую обходится лишь только дом в живописном месте.

И уже после того, как проконтролировал, как идёт стройка, накрутив хвосты архитектору и артельщикам, отправился домой.

Думал, что приеду — тут же состоится семейный ужин, поговорим с Юлей, перенесу свою любимую в спальню и там…

Но моя супруга была занята. Она работала с поэтом и редактором Тредиаковским. В свет скоро выйдет замечательное произведение под названием… «Три мушкетёра».

Именно так, я беззастенчиво содрал у великого писателя Александра Дюма его произведение. Когда-то зачитывался и, что уж там, чуть ли не наизусть знал всю книгу.

И нет, не столько меня прельщала слава великого писателя и поэта, сколько это был политический ход. И политический, и ещё и культурный. Невозможно создавать нацию без гордости, примеров, вот такой «мягкой силы».

Елизавета Петровна, пусть и предпочитала больше французскую культуру, но немецкое влияние в Российской империи всё ещё ощущается слишком сильно. А я посчитал, что можно и нужно добавить немного русского романтизма. При этом нет, не отказываться и от голландского и французского. Но они, европейские веяния, должны растворяться в русской культуре, а не наоборот.

Кроме того, не мешало бы чуть-чуть и героизировать наёмников, которые всё ещё пребывают в