Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

— Мы не спрашиваем. Просто ставим ещё одну тарелку.

Илья рассмеялся с кухни:

— Лучше две. Он, как заходит, чайником дышит.

Мирослав опустился на стул. Пальцы дотронулись до стола. Тёплое дерево. Не липкое, не облезлое, как в общежитии. Живое.

— Спасибо.

Он сказал это почти шёпотом. Почти сам себе.

— Не за что, — ответил Пётр. — Если это ошибка — мы все в ней. Но пока ты здесь — ты не гость.

* * *

После чая он вышел в коридор, чтобы повесить пальто. Чемодан стоял у двери, как бездомный. Он хотел было поднять его и унести в комнату — но остановился.

«Пусть постоит. Если он уйдёт первым — я останусь».

Он дотронулся до кулона на груди.

— Если ты был — я тебя не заменю. Но, может быть… мы теперь вместе. Не по имени. По выбору.

В ответ была тишина. Но не давящая. Не пустая. А такая, в которой можно услышать чайник. Или, например, как кто-то зовёт:

— Мирослав! Идёшь смотреть карты? Пётр нашёл старый альбом.

Он обернулся. И пошёл.

* * *

Он проснулся рано, хотя спал плохо. Сны были спутанными, беззвучными, как старые киноленты, в которых люди шевелят губами, но слов не слышно. Шторы в комнате были приоткрыты, и тусклый зимний свет лежал на полу, как бумага, выцветшая от времени. Он лежал, не двигаясь, ощущая вес одеяла и себя под ним, как будто это был не он, а кто-то другой. Мирослав понял: это первый день, когда ему не нужно решать, где он будет. Потому что он уже решил.

Он встал. Без суеты. Без тревоги. Просто — встал. Подошёл к умывальнику, умывался, смотрел на себя в зеркало. Лицо было чуть мягче, чем раньше. Не добрее — нет. Просто более живое. Линии вокруг рта не были линиями напряжения, а просто — складками жизни. Он вытер лицо и не спеша оделся. Чемодан стоял в углу, уже распахнутый, вещи переложены, часть аккуратно развешена. Пётр помог накануне, не задавая вопросов. Просто снял пальто с вешалки и повесил вместо него Мирославово.

На кухне уже пахло поджаренным хлебом и кипящей крупой. Илья возился у плиты, что-то бормотал себе под нос — как всегда. У него были свои утренние заклинания. Иногда они были похожи на молитвы, иногда — на список продуктов. Он не прерывался, когда Мирослав вошёл, только кивнул в его сторону и поставил ещё одну кружку рядом с плитой. Чайник уже свистел.

Пётр читал газету у стола. Очки сползли на нос, он поднял глаза.

— Спал?

— Спал, — ответил Мирослав. — Не как дома. Но уже не как в гостях.

Пётр кивнул. Сказал тихо:

— Это и есть промежуточное. Временное. Но в нём тоже можно жить.

Он сел к столу. Кружева на скатерти были подглажены, углы ровные. Мирослав провёл по ним пальцем — и подумал, что они, может быть, старше его самого. Или старше того, кем он был. Он не хотел думать, что это чужая жизнь. Он начал думать, что, возможно, она была просто незаполненной.

Завтрак прошёл спокойно. Почти буднично. Илья рассказал, что котёл снова капает, Пётр сказал, что сегодня надо в прачечную. Мирослав слушал. Не как гость, не как чужой — как тот, кто будет в этой повседневности участвовать. Ему не нужно было подстраиваться под ритм — он просто оказался в нём. И это, странным образом, не пугало.

Когда завтрак закончился, и посуда была убрана, Пётр заглянул в кладовку, достал старую тряпичную коробку.

— Это с чердака. Там письма и всякий хлам. Хочешь, посмотри.

Мирослав открыл крышку. Пахло временем — сухим, книжным. Бумаги были жёлтые, фотографии выцвели, как будто прошли через дождь и солнце попеременно. Но на одной из них он замер. Это был мальчик лет шести, стоящий у какого-то забора, держась за чью-то руку, неразборчивую. И лицо — его. Почти. Только взгляд другой — как будто смотрел не на фотографа, а сквозь него. Или дальше.

— Это он? — тихо спросил Мирослав.

Пётр не подошёл, не посмотрел.

— Ты скажи.

— Я не знаю. Но если бы я его встретил — я бы поздоровался. И извинился.

Пётр повернулся к нему, откинулся на спинку стула.

— За что?

— За то, что поздно пришёл.

Молчание длилось долго. Потом раздался голос Ильи из другой комнаты:

— У нас теперь в коридоре три пальто! Официально семья из трёх!

Мирослав впервые за долгое время улыбнулся. По-настоящему. Без тени. Он поднялся, вынул кулон из-под рубашки. Тот чуть холодил грудь. И не мешал. Наоборот — будто подсказывал: теперь ты не временный.

— А если я снова исчезну? — спросил он почти шёпотом, обращаясь не к Петру, а к тишине.

Пётр ответил просто, без драматизма:

— Тогда мы будем ждать. Даже если не знать — кого именно.

В этот момент Мирослав понял: впервые он не боится быть частью. Не объекта. Не эксперимента. А жизни. Пусть новой. Пусть странной. Пусть чужой.

Но уже не временной.

Глава 121

Поддержка Сталина

Он сидел за столом, опустив плечи, как будто тишина сама давила ему на позвоночник. Карандаш был ещё в руке — тёплый, отпечатанный пальцами. На столе лежали листы с планом по модернизации стоматологического отделения, список пациентов, график дежурств. Всё это казалось теперь не более чем шумом на фоне главного — он знал, что его вызовут. Вопрос был — когда. И вот — теперь.

Окно в кабинете запотело, но тонкая трещина льда, образовавшаяся с утра, напоминала зрачок: вертикальный, вытянутый, наблюдающий. Он поднимал взгляд — и не видел улицу, только этот ледяной надрез, будто на стекле оставили коготь. За пределами кабинета Москва дышала паром — выхлопы, шаги, звон трамвайного металла. Внутри же — кислый дух старого табака и усталости.

Дверь приоткрылась без стука, как в операционную. Первыми вошли холод и тень. Потом — силуэт. Офицер НКВД в шинели, широкоплечий, но не громоздкий, скорее — сшитый по мерке. Лицо серое, гладкое, без вражды,