Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

— Я не мог его носить. Я не… — он делает вдох, как при боли. — Я не жил в этом времени.

— Но след есть, — говорит Илья, почти шёпотом. — Как память тела. Даже если память души не с тобой.

— Это невозможно. Абсурд. Я… — он замолкает. Потому что внутри — щелчок. Как будто что-то забылось, чтобы вспомниться.

«А если правда? А если я уже был, но не здесь? Если мой конец — их начало?».

Он берёт кулон. Вес знакомый. Он кладёт цепочку себе на шею. Пальцы находят замок, будто делают это не впервые.

— Сидит точно, — выдыхает он. — Как будто… ждал меня.

Пётр отходит к окну. Его голос — как шелест плотной бумаги:

— Тогда, может быть, ты не чужой. Не пришлый. А тот, кто обошёл время кругом. И вернулся.

Мирослав смотрит на свои руки. На кулон. На стол. Всё просто. Всё нелепо. Всё — необъяснимо.

Но впервые за долгое время он не чувствует себя временным. Не чувствует себя ошибкой.

— Если так… Тогда, может, я и правда… ваш. Или стал. Или стал снова.

Илья улыбается. Молча. Только глаза блестят.

А кулон на его шее холодеет — но не от страха. От смысла. Который, возможно, старше всех слов.

Мирослав долго молчит, сидя с кулоном на шее, словно он прижимает к груди не металл, а зыбкое доказательство того, что время не линейно. В комнате — только дыхание. И чайник, забытый на плите, бормочет что-то своё, старческое, как свидетель эпохи.

Он поднимает взгляд. Медленно. Неуверенно. Но не из страха — из уважения. К их вере. К своему сомнению.

— Я не могу доказать, кто я.

Пётр чуть наклоняет голову. Не в знак сомнения, а будто прислушиваясь.

— Но если я и правда… если был кто-то похожий — может, его память теперь во мне.

«Или я сам стал этой памятью. Без тела. Без прошлого. Только следом».

— Мы не просим ничего, — произносит Илья тихо. — Ни признаний. Ни решений. Просто… будь с нами. Пока можешь.

— Вы не боитесь, что я исчезну?

— Уже исчезал, — Пётр улыбается горько. — Второй раз не страшно. Главное — что ты был.

«Как легко они верят. Как будто они не в 1935-м, а в будущем. Как будто там — больше тепла, чем здесь».

Он не лжёт. Не строит иллюзий. Он просто делает шаг. Один. Мысленный.

— Тогда я останусь. Пока могу. Пока верится.

И воздух в комнате меняется. Становится мягче. Даже свет из окна — уже не такой серый. Не как допрос. А как вечер.

— Спасибо, что дали мне… хоть что-то. Имя. Лицо. Воспоминание.

— Это нам спасибо, — Пётр садится рядом. — За то, что ты дышишь. И молчишь — как он молчал, когда смотрел в окно.

— Я не он.

— И в этом ты на него похож больше всего. Он тоже часто это говорил. Но мы всё равно знали — наш.

Мирослав улыбается. Почти. Не губами, а тем, что глубже.

«Пусть даже всё исчезнет завтра. Сегодня я не один».

На кухне звучит негромкий голос Ильи — он поёт что-то старое, из тех времён, когда ещё верили в светлое завтра. Голос неровный, почти шёпот, но в нём есть ритм. Как если бы он заклинал ночь не быть холодной. Как будто память может ожить, если её напеть.

Пётр расставляет чашки — осторожно, не гремя. Словно каждое прикосновение к фарфору может разбудить тишину слишком громко. Он ставит третью чашку перед Мирославом, не глядя — как будто она всегда тут стояла.

Мирослав сидит в кресле с вытертыми подлокотниками. Спина его не напряжена. Руки лежат свободно. Впервые за всё время пребывания в 1935-м он не думает о завтрашнем дне, не ждёт сигнала тревоги, не боится, что кто-то врежется в его мир и скажет: «Ты здесь по ошибке».

«Я сижу — и ничего не рушится. Мир держится. Квартира не сгорает. Чашки не трескаются от моего присутствия».

— Вы правда думали, что я вернусь?

— Мы не думали. Мы ждали, — говорит Пётр, налив чай. — Думать — это роскошь. Ждать — это вера.

Илья из кухни:

— Этот мотив он всегда ненавидел. Говорил, фальшивый. А я пел назло.

— Теперь он звучит иначе, — Мирослав тихо.

— Потому что ты теперь не только он. Ты — ты, — отвечает Пётр. — И в этом смысле — самый настоящий.

Мирослав делает глоток. Горячий чай касается языка — и он не обжигает. Только согревает.

«Я не дома. Но я не изгнан. Может быть, этого достаточно».

— Я останусь на ночь.

— Мы уже застелили, — Пётр кивает в сторону комнаты.

— Даже если утром я проснусь и окажусь в другом времени…

— Значит, сегодня ты с нами.

И этого, как оказалось, было достаточно. Вечер не требовал большего. Комната, запах чая, и голос, который уже не фальшивил. Или — фальшивил по-своему, но не разрушал.

Глава 120

Ночь в общежитии

Мирослав поднялся по скрипящей лестнице на свой этаж. Лампочка над дверью мигала, как будто устала от собственного существования. Из-за одной из дверей слышался глухой голос диктора — рассказывали про досрочное выполнение норм шахтёрами Донбасса. Всё остальное — молчало. Общежитие, казалось, дышало в такт радиопередаче: глухо, равномерно, как шахта. В нос бил запах сгоревшей каши, сырой ткани, облупленного кипятка из общего чайника. Он шёл, и каждый шаг будто эхом уходил вдаль, как если бы он не вернулся в комнату, а вошёл в тоннель, ведущий назад — туда, откуда уже не выбраться.

Он открыл дверь в свою комнату. Ручка, как всегда, поклонилась скрипом. Узкое окно, за которым не светились ни фонари, ни чужие квартиры. Кровать стояла неровно — одну ножку подперли сложенной газетой. Стол подле окна был пуст, только потёртая клеёнка и чашка, где высохла заварка. На полке над раковиной — жестяная мыльница, щетка,