Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

Пётр ничего не говорит, только качает головой. Кажется — раз, другой, третий — он глотает слёзы, но не даёт им выйти. Голос, когда он снова говорит, будто собран из стекла:

— Значит, теперь ты — здесь. И мы — тоже.

«Даже если это обман… Всё равно — впервые нет одиночества».

Илья протягивает Мирославу свёрток. Медленно. Без слов. И Мирослав тянется к нему рукой. Ещё не знает, что там. Но знает — это начало. Или конец. Или оба сразу.

Из коридора тянется звук — скрип двери. Кто-то вышел. Или зашёл. Или просто прошёл мимо. Но всё вокруг замирает. Даже лампа, что гудела, теперь молчит. Будто сама больница остановила дыхание.

Мирослав некоторое время сидел молча, чувствуя, как между ним и этими двумя — Петром и Ильёй — всё равно остаётся тонкая стена. Даже если она не из кирпича, а из старых снов, из нерешённых вопросов, из боли, которой он сам не прожил, а только унаследовал вместе с этим телом.

Пётр по-прежнему стоял — так держат оборону, когда знают, что даже в мирное утро враг может появиться из-за двери. В его лице не было ни упрёка, ни отчаяния — только долг, который не истончился за эти годы. Мирослав вдруг понял, что у этого человека, вероятно, никогда не было другой опоры, кроме этого долга.

— Если ты останешься, — сказал Пётр. — Мы не будем требовать ничего лишнего. Но знай, что ты можешь рассчитывать на нас. Мы не ищем прошлого. Нам важно только настоящее.

Илья медленно развернул сложенный лист бумаги — в нём была детская акварель, выцветшая и кривая, изображение старого деревянного моста через Москву-реку. Подпись: «Для папы. Жди меня». Он протянул рисунок Мирославу.

— Это последнее, что он оставил нам. — Голос Ильи дрожал, но не от слабости, а от усталости всех прожитых лет.

Мирослав смотрел на акварель. Внутри его шевельнулась чужая память, но она не становилась его собственной — лишь отдавалась тягучей болью между рёбер. Он взял бумагу в руки — аккуратно, как хирургский инструмент, боясь смазать чужие линии.

— Я… — он замялся. — Не знаю, кем мне быть для вас. Но если вы хотите, чтобы я остался — я буду приходить. Просто так. Без обещаний. Без прошлых жизней. Только здесь, только сейчас.

Пётр кивнул, тяжело, но в этом кивке была сдержанная благодарность.

— Нам этого достаточно, — сказал он. — Иногда просто присутствие значит больше слов.

Илья попытался улыбнуться, но эта улыбка больше напоминала попытку удержать слёзы. Он провёл рукой по очкам, глядя куда-то мимо.

— Всё равно спасибо, что выслушал нас. Иногда главное — не правда, а то, что ты не один в этом городе.

Мирослав впервые за всё это время почувствовал, что чужие истории могут стать его опорой, пусть даже на день. Он сложил акварель, аккуратно спрятав её в карман.

«Этот мост — не из моего детства. Но если я смогу пройти по нему, может, и для себя найду берег».

В коридоре снова раздался чей-то быстрый шаг, кто-то громко позвал по фамилии — обыденность врывалась обратно, возвращая их всех в ритм этой чужой, тяжёлой жизни.

— До свидания, — тихо сказал Мирослав, — приходите. Просто так.

Пётр и Илья ушли, не оборачиваясь. А он остался сидеть, чувствуя, как на секунду в комнате стало просторнее, как будто исчезла тяжесть сразу двух жизней.

Он посмотрел на дверь, где только что скрылись их силуэты, и впервые за долгое время подумал: «Возможно, я ещё не проиграл. Пока кто-то ждёт, чтобы вернуться, у тебя всегда есть выбор — не исчезать».

Глава 119

Лица, которых я не помню

Сквозь запотевшее стекло машина выглядела как нечто аморфное, как кость, выкопанная из сырой земли. Они ехали уже минут двадцать — ни одного слова. Мирослав сидел сзади, между двумя окнами, и казалось, что он находится в закрытой капсуле, отделённой не только от улицы, но и от самого времени. Гул мотора сливался с гудением в ушах — как будто кто-то всё это время что-то шептал, но очень медленно, на неизвестном языке.

Пётр держал руль двумя руками, не напрягаясь, но и не расслабляясь — как человек, который привёз слишком много людей к слишком последнему месту. Его лицо отражалось в лобовом стекле, и из этого отражения он казался вдвое старше. Мирослав подумал: «Он не моргнул ни разу за всё это время».

На переднем сиденье рядом с ним сидел Илья. Тонкий, с опущенными плечами, он крепко прижимал к груди что-то, завёрнутое в серое сукно. Свёрток был прямоугольным и плотным. Он не заглядывал внутрь, не перекладывал, не комментировал. Только держал. Как держат урну. Или младенца.

Запах внутри машины был особенный — смесь пыльной обивки, крепкого мужского лосьона, старого табака и, неожиданно, аммиака. Как будто кто-то однажды пролил средство для чистки хирургических инструментов — и оно осталось навсегда, впиталось в пластик и тряпку.

Мирослав дотронулся до стекла пальцем, нарисовал круг. Пар сразу заполнил его, словно не позволял даже временной иллюзии. Он посмотрел на Илью. Тот не смотрел в ответ.

— Вы часто ездили по этим улицам? — тихо спросил Мирослав. Сам не понял — зачем. Просто чтобы звук разорвал тишину, чтобы доказать, что он всё ещё человек, а не привидение в заднем сиденье.

— Мы ездили по ним, когда его искали, — не оборачиваясь, сказал Пётр. — А теперь — чтобы отвезти тебя домой.

Мирослав опустил глаза. Он не знал, что такое «дом» в этом времени. Где он? В стоматологическом кресле, где на него дышат стариками с разваливающимися челюстями? В квартире с радиоприёмником, который ловит только гудение? В теле, которое ему не принадлежит?

«Если это их дом, то почему моё тело не сопротивляется? Почему я не чувствую опасности?».

Он не спросил, что за свёрток у Ильи. Он знал. Или думал, что знал.

— Вы думаете, я… тот? — выдохнул он, стараясь не смотреть ни на одного из них.

— Мы знаем, что ты — ты, — сказал Пётр, резко и твёрдо. —