Трое для одного - Софья Валерьевна Ролдугина

Донне на кухне тоже недосуг: вечером званый ужин, и меню для него длиннее, чем рождественский список покупок. Однако она – добрая душа – находит время выслушать рассказ о страшной беде, сочувственно поцокать языком и рассказать про похороны.

Не то чтоб Морган не знал, как хоронят умерших, но теперь всё отчего-то встаёт на свои места.

Он забирается в гардеробную и отыскивает на верхней полке бальные «лодочки» Гвен. Сами туфли ему без надобности, но вот коробка подходит как нельзя лучше: она небольшая, из плотного алого картона, снаружи блестящая, а изнутри обитая карминным шёлком.

Мёртвая канарейка в ней напоминает лоскуток солнца.

Никем не замеченный, Морган ускользает из дома и долго слоняется по городу с коробкой под мышкой. Жара такая, что кожа его, кажется, начинает плавиться. На площади он пьёт прямо из фонтана; женщина в джинсовых шортах хочет сделать ему замечание, но натыкается на обезоруживающую улыбку – и сама рассеянно улыбается в ответ.

Коробка становится тяжелее и тяжелее.

Морган заглядывает по пути во все сады и парки, но везде слишком людно и слишком много собак. Собаки носятся, бестолково лают, разрывают землю лапами и с подозрением косятся на коробку.

Часа через три он забредает в непролазные заросли. Ежевика – огромная, как деревья, – цепляется за одежду и за обувь, прицельно бьёт по глазам, замирая лишь в последний момент. Но чем сильнее сопротивление, тем упрямее он лезет вперёд; по руке течёт кровь, алая, как обивка внутри коробки. И, когда силы уже на исходе, ежевика внезапно расступается в стороны, раскрывая широкий коридор.

Последняя ветка виновато касается щеки гроздью прохладных ягод.

Опрокинувшись навзничь в густую сизоватую траву, Морган бездумно вылизывает окровавленное запястье. Вкус кажется ему слишком пресным и слегка напоминает соусы Донны. А небо над головой не желтовато-голубое, как в городе, а ярко-синее, точно цветное стекло. Оно расчёркнуто надвое надломленным силуэтом башни. Жёсткая подушка вьюнов под плечами слегка пружинит.

Веки смыкаются сами собой.

– И как ты попал сюда, глупый человеческий ребёнок?

Плеча щекотно касается что-то лёгкое и сухое. Морган распахивает глаза.

Рядом с ним сидит на корточках создание из света и золота – и щекочет ему плечо длинной травинкой с метёлкой на конце. От него пахнет морем и листьями, тёплыми от солнца. Если сощуриться и посмотреть по-взрослому, то создание из света принимает облик долговязого человека в тёмно-синем свитере с высоким горлом и в джинсах.

– Случайно зашёл, – бесхитростно отвечает Морган, приподнимаясь на локте. – А ты кто? Тебе не жарко в свитере? А не холодно без ботинок? А почему ты светишься? Вот папа никогда не светится, он чёрный какой-то, а мама светится, только когда играет, но не так ярко…

– Наглый любопытный ребёнок, – припечатывает создание и легонько хлопает его травинкой по носу. Морган в отместку прихватывает пушистую метёлку губами и улыбается.

Создание тянет травинку на себя.

Морган не отдаёт.

Битва тянется целую минуту, пока они оба не валятся на траву; создание звонко хохочет, и Морган хохочет тоже, утыкаясь ему лицом в живот. Так морем и тёплыми листьями пахнет ещё сильнее, и кружится голова, и хочется плакать и улыбаться одновременно.

– Я… я место для канарейки искал. Чтобы не было собак и людей. Можно я его здесь похороню?

– Его? – рассеянно откликается создание, поглаживая Моргана по голове.

– Канарейку. Он мальчик. То есть был мальчик, а теперь просто труп.

– Даже так, – усмехается создание. – И как его звали?

– Уилки, – тихо откликается Морган и вздыхает прерывисто. – Слушай… А ты мне поможешь его похоронить?

Рука на его затылке на секунду замирает.

– Почему нет? Здесь хорошее место. И совсем нет собак… А от чего он умер, этот твой Уилки?

– Не знаю. – Морган передёргивает плечами. – Просто перестал есть и пить. И петь. Донна говорит, что это от одиночества.

– От одиночества… – повторяет создание. – Да. Пожалуй, так.

Солнечный жар накатывает волнами.

Они вдвоём разгребают мягкую землю – прямо руками. Под взглядом сияющего создания вьюнки разбегаются. Морган только и успевает, что успокоительно погладить их по упругим стеблям. Здесь так тихо, что это даже немного пугает. Можно услышать звук собственного дыхания и биение сердца; но у создания нет пульса, точно оно и впрямь состоит из чистого золотого света.

Только тиканье доносится из кармана джинсов.

– У тебя там часы? – деловито интересуется Морган, аккуратно укладывая коробку на дно ямы. Он в последний раз расправляет крылья Уилки, чтобы получилось красиво, и закрывает его крышкой. Земля ударяется в неё с тем же звуком, с каким стучит по настоящему гробу. – Покажешь?

– В другой раз, – уклончиво отвечает создание. И, поддев кончиками пальцев подбородок, заставляет Моргана вскинуть голову. – Ты правда меня совсем не боишься?

Он смотрит во все глаза. Сначала обычным взглядом, потом снова тем, взрослым, и опять – обычным, пока не начинают течь слёзы.

Он видит только золотой свет и неуловимую улыбку – так улыбаются сердцем.

– Не-а. – Морган уворачивается от прикосновения и принимается тщательно прибивать холмик земли на могиле. – А ты меня?

Создание склоняет голову набок – и опять смеётся, тихо и щекотно. Моргану точно ветер под футболку забирается.

– Какой славный мальчик… Пойдём. Пора возвратить тебя любящим родителям. Не в том я уже возрасте, чтобы забирать красивых детей под холмы.

Создание легко поднимается на ноги и протягивает Моргану руку, помогая встать. Вдвоём они идут через пустынный сад, и колючая ежевика почтительно расступается, а дивные золотистые цветы тянутся навстречу, чтоб хоть вскользь прикоснуться. Башня не отбрасывает тени; они проходят мимо – и словно оказываются в другом мире. Здесь устало фырчат машины на дороге, женщина в кафе ругается из-за плохо вытертого стола, а дылды-пятиклассники трясут чьим-то рюкзаком над мусорным баком.

На мосту они останавливаются. Морган тут же взбирается на перила и осёдлывает их – так он оказывается ненамного ниже сияющего создания. Оно не спешит прощаться, впрочем – стоит рядом, глядит на реку и не дышит.

Морган смотрит на него взрослым взглядом.

– У тебя очень красивые руки. Даже красивее, чем у мамы, – с лёгкой завистью вздыхает он. – Только грязные – жуть. Дай мне!

И, не слушая возражений, перехватывает одну ладонь.

Создание с лёгким удивлением приподнимает бровь.

Морган вытягивает из кармана безупречно чистый платок, слюнявит край и принимается оттирать сияющую руку. На губах появляется привкус моря. И по мере того как исчезают с безупречной кожи застарелые грязные разводы,