Млечный Путь, 21 век, No 1(50) 2025 - Уистен Хью Оден

нарушать. Вечерело быстро, сумерки окутывали заснеженный город. Мороз крепчал. Широкие лыжи шуршали на снегу, последние несколько дней погода стояла солнечная, но непривычно холодная, наст слежался плотный, лыжи шли ходко.

Город спал. Как заповедано создателем, все его жители почивали в глубоком сне под охраной Зимнего дозора, оберегавшего их долгий покой. Только дюжина избранных несла вахту все три зимних холодных месяца. Поздней осенью, когда они уходили на боковую, дозор следил, чтоб не случилось какого пожара от позабытой жаровни или печи. Позже, едва навалит снег, а жители увидят десятый сон, раз или два в неделю церковный лекарь Кислец обходил дома, проверяя, все ли в порядке с его жителями, а ежели какая напасть приключилась, вламывался внутрь, оказывая помощь. Этой зимой подобного еще не случалось, а вот прошлую, снулую и слякотную, не один раз. Из-за скверной погоды немало горожан охватила хвороба, неведомо из каких краев прибывшая с дождями и ветрами. Некоторые в такие дни беспричинно пробуждались от заповеданного сна, но не желая становиться шатунами, разжигали красные дымы, хорошо видные с каланчи, - и Кислец спешил к ним на помощь, давая отвар опия, убаюкивал и успокаивал.

А еще в последние годы замучили набегами неспящие. Дикари-отступники, утратившие мораль и облик, они давно обретались по дальним окраинам, но нынче стали все больше перебираться к городу, а долгой зимой и вовсе заходить в него, ища, чем поживиться. Вот и сейчас Хмурый увидел таких. Обовшивевшие, опустившиеся, не то люди, не то звери, они и летом пробирались в город, ища пропитания или клянча его, пока добропорядочные горожане не вызывали охрану. Пойманных судили, конечно, приговаривая к должному наказанию, но проку от этого? Голод не тетка. С каждым годом шатунов все прибавлялось, одному создателю ведомо, отчего. Старики, когда просыпались, а делали они это раньше прочих, все больше заговаривали о последних днях мироздания, яркими предвестниками чего им виделись нашествия неспящих. Впрочем, так они говорили всегда, наслушавшись в младые годы россказней таких же убеленных сединами, но не умом, старцев. В церковных летописях, достоверно ведущихся в городе вот уже больше двухсот лет, ни слова не говорилось о подобном, как и в житиях и пророчествах святых отцов. Впрочем те, написанные во дни зарождения истин, обходили жизнь города стороной, отцу настоятелю Щербе приходилось самому убеждать и разуверять паству, трактуя канон и отвергая домыслы. Сейчас он спит, а заместо него бодрствует седовласый дьяк Хмарь, славный певчий и остроумный рассказчик - особенно, когда хлебнет лишнего. Полых любил его послушать, особенно, в детские годы, когда всякое слово взрослого виделось непреложной истиной. Сейчас больше предпочитал общество Чапеля, скупого на слова, но щедрого делами. Как юноша обрадовался, узнав, что ныне ему доведется в первую бессонную зиму разделить бремя с прославленным дозорным. Полых шел, глядя в спину размашисто двигавшемуся Чапелю почти неотрывно.

Оттого и наткнулся на ветерана, стоило тому сбавить ход. Чапель недовольно обернулся.

- Не гони, идти долго, - обрезал его извинения старик. В этом году он двенадцатый раз выходил в дозор, последний, больше нельзя прописанными лекарями древности и утвержденного первосвященниками прошлого законами. Больше него бодрствовал только Хмурый, в прошлый год вынужденный снова не спать из-за приключившейся в городе хвори и бессонницы. И как он переносит такие зимы?

- С тобой хоть на край света, - тут же ответил Полых.

- Не подлизывайся. Идем неспешно, мало что нас там ждет.

- Заваруха? - зажглись огнем глаза парня. Чапель хмыкнул.

- Неймется? Смотри, не накаркай. Вдвоем нам даже с двумя шатунами дай бог справиться.

Пику и броню он не взял, шел налегке, оттого и обставлял Полыха, нагрузившегося поклажей за двоих: сигнальные заряды, топорики, веревки, огниво и все прочее, столь же необходимое, даже кандалы, сейчас лежало в его суме, пригибая к земле, а еще по ногам била пика, сползая со скверной перевязи. Но остановиться и поправить не смел, боясь прослыть неучем. Ведь сколько Хмурый его гонял два года назад.

Чапель снова обернулся, кивком давая понять, куда им теперь. Полых знал эти буераки как свои пять пальцев с детства, но то летом, зимой тут будто другая земля. В любой момент можно угодить в снежную ловушку. Он еще раз порадовался, что в этот раз в дозор не пришлось идти с Жором, другие, более опытные, много нелестного про него говорили.

Полых по-дурацки улыбнулся в ответ на кивок товарища, дернул плечом, поправляя пику, и устремился по склону вниз, к реке.

Бодрствовать зимой хотя бы раз в жизни приходилось всякому жителю города мужского пола, получившего добро от Кисляка: таков обычай, исполнять который мальчишки мечтали с затаенным дыханием. Конечно, всякую осень находились те несознательные родные и близкие, полагавшие своего родича неспособным к должному прохождению службы в Зимнем дозоре, но для того и существовала церковь, чтоб лечить и не такие заблудшие души. Хоть в иных случаях отец настоятель и находил необходимость отсрочки жребия, но такая семья была должна уже всей общине, отрабатывая провинность последующую весну и лето. Но куда чаще падавший жребий почитался за благо, а служение друзьям и родным, равно как и матери-церкви полагалось высшим долгом и святой обязанностью, исполнять которую счастье, а не провинность. Неудивительно, что иные сами просились бодрствовать, особенно, молодые, и если Кисляк разрешал, отбирали у кого-то шанс показать себя. Не всем им даровали тянуть жребий сразу, но каждую осень пацанва приходила на празднование равноденствия обязательно. Полыху несказанно повезло, он стал дозорным с первого раза, через год после совершеннолетия.

Идти в дозор имелся еще один весомый повод - так надежнее всего уберечься от участи стать неспящим. Было то поветрие или какой-то недуг самой общины, никто, даже отец Щерба, не ведал, но ежевесенне нескольких человек община не досчитывалась. Некоторые тайком уходили к шатунам, а иные, дабы избежать подобного, накладывали на себя руки. Что говорить, дядя Полыха именно таков оказался. Ощра, его супруга, рассказывала: когда тот понял, стать ему шатуном в эту зиму, недолго думая, заколол себя пикой - оружие в доме имелось, дядя много лет был правой рукой старосты, полдюжины раз уходившим в зиму. Но куда страшней и назидательней пример Чапеля, размеренно дышащего впереди юноши. Несколько лет назад, когда его старший сын Тихий обратился шатуном, отец не выдержал. Отвел того в сарай и заколол сам, взяв тяжелейший грех на душу. Отец настоятель, отмаливал его, конечно, но разве может отец простить себя после такого? Только утешиться мыслью, что сын