Млечный Путь, 21 век, No 1(50) 2025 - Уистен Хью Оден

Полых спохватился, замолчал разом. Чапель приостановился, хлопнул ему по плечу. Крамола, конечно, но об том лучше молчать. Молодой, чего ни ляпнет, не подумав. Главное, чтоб потом не окоротили язык, не запугали и не отвадили думать вовсе.

Сразу вспомнился Тихий. Чапель мотнул головой, отгоняя видение.

- Может, ты и прав, только лучше никому не говори. Не в том ты положении, чтоб рассуждать за здорово живешь на подобные темы.

- Но ты, брат Чапель, со мной согласен? - прозвучало как утверждение.

- Мне думается, всеотец и блудным своим детям место в грядущем уготовил, какое именно, не ведает никто, но надо и в это верить.

- О том в святом писании ни слова, но раз ты говоришь...

- Я не о том, Полых, чтоб...

Впереди что-то явственно хрустнуло, оба замерли, насторожившись. Чапель присел, знаком давая напарнику сделать тоже.

Снова зашуршало, но это по насту посыпался снег. Чапель, приглядевшись, поднялся.

- Холод. Ветка сломалась. Пошли.

Некоторое время брели молча. Круть закончилась, они добрались до невысокой оградки - перед ними простерлось старое кладбище. Чем искать вход, Чапель попросту перекинул ноги, разом оказавшись в пределах вечного покоя. Чуть замешкавшись, за ним последовал Полых. Всю дорогу юноша озирался. Где-то здесь должна быть могила его дяди. И Тихого тоже. Ищет ли ее старик? Он постоянно поглядывал на Чапеля, но ветеран шел молча, вперивши взгляд под ноги, сосредоточившись лишь на лыжах, скрипуче резавших снежок.

Парню вдруг вспомнилось, как лет десять назад, холодным непогожим летом они с матерью, младшим братом и тетей Ощрой ходили сюда на родительскую. Мама вспоминала своего супруга, ее сестра - своего. Сидели молча, выпили самогон за упокой, тогда он попробовал первач первый раз, здорово пригубил и чуть не испортил тихое торжество - Полыха начало тошнить. Брат сперва сидел рядом, потом родительница отправила в церковь, хор мальчиков готовился к завтрашней службе, наступал день Завета, самый важный праздник в году, не считая дня Пробуждения, конечно. Но то семейное событие, отмечаемое в день равноденствия, а это праздник особый, для всех. Перед ним вспоминают родных, не доживших до нынешних дней, напиваться в родительскую субботу даже рекомендуется, во всяком случае, отец настоятель слова поперек ни одному пьяндире не скажет.

Мать часто рассказывала об отце, всегда на его камне, заросшим мхом. Шугаря Полых не помнил, он умер через год после рождения старшего, как только на свет появился младший. Юноша не понимал, что чувствовал к нему, кроме того раза, когда, захмелев, вдруг ощутил непреходящую пустоту в душе, куда, как в пропасть, ухнули косые взгляды соучеников, их насмешки, а еще злые языки, треплющие по углам неприглядное о матери, покосившийся дом, заросший сад, на который вечно не хватало времени и сил, и еще многое, нагонявшее в душу тревогу и неустроенность. Шугаря поселяне не уважали, но причин этого Полых не понимал. Мать уверяла, он был достойный человек, немало потрудившийся на благо города, но где и как - старалась не рассказывать. И тетка Ощра тоже не вдавалась в подробности, лишь раз пролив свет: он работал при старосте распорядителем на складе, еще до наводнения. Оказался ли он виновен в той потере большей части запасов, никто не сказывал, но Полых по всеобщему молчанию мог предполагать худшее, а потому почитал родителя человеком мягким, но слабым, жалея о его доле. Вот если бы он покончил с собой, становясь шатуном, как дядя, другое дело. Семейству Шугаря был бы почет и уважение - как Ощре и отпрыскам.

Вот и сейчас, вроде обрел подобие отца, Чапель с ним возится, помогает и советует, выслушивает и отчитывает, но глубоко внутри понимает - все это не то, не то. Пусть Полых не представлял, какого это, иметь обоих родителей, но даже с наставником Чапелем в душе юноши все равно ощущалась прежняя пустота. Ему вдруг настойчиво захотелось причаститься святых даров и исповедаться - как в день Завета. Вечер этого праздника Полых почитал лучшими, он будто очищался от коросты, зудевшей с весны, разраставшейся с пробуждения.

- Жаль, зимой церковь закрыта, - неожиданно прервал молчание юноша. - Мне сейчас так захотелось зайти.

- Помолиться за шатунов? - спросил Чапель, очевидно, думая о недавнем их разговоре.

- Нет, что ты. Я за шатунов и так молюсь, как все мы, в праздники. Но ты прав, странно, что я раньше, прося за них всеотца, об этом не думал. Ведь неспящим нельзя входить в церковь, будто прокаженным. Это... мне всегда казалось это странным и...

Он не смог досказать фразы. Чапель пришел на выручку:

- Неправильным, - коротко сказал он. - Это верно. Но мы молимся за ушедших, чтоб им найти покой и потерянную связь со всеотцом, ждущим возвращения блудных своих сынов.

- Но если господь сам отлучает их от сна, как говорит отец Щерба, тогда почему им не дозволено очиститься на исповеди? Для чего еще в церковь ходят?

- Прекрати! - резко каркнул Чапель. И тут же произнес другим тоном: - Это богохульство, что ты сейчас говоришь. Мы молимся за них, мы, принявшие дар завета от всеотца, терпящие его наказание за родителей наших и очищающиеся потомками. А неспящие, они отвернулись от всеблагого, изринули его из сердца - потому и стали шатунами.

Оба говорили словами отца настоятеля, но в пылу спора не замечали этого.

- Но для каждого открыта дорога назад, так? - почти в отчаянии спросил Полых.

Чапель долго молчал. Остановился подле одной из могил, накрытых тяжелой плитой, глубоко захороненной под снегом, лишь самый гранитный край ее серел из-под наста. Это камень Тихого? Или какой другой? Полых потряс головой, отгоняя наваждение, всмотрелся в лицо Чапеля, но тот старательно прятал глаза. Вот уж от него никак нельзя было ожидать подобного.

Наконец, старик пошевелился, кивнул и глухим голосом произнес:

- Негоже тут торчать, работа ждет. Бери пику, пошли.

Высоко находится церковь Святых Даров, нелегко до нее добраться и в сухой погожий день. Тернист путь к богу, непросто получить его милость, о том должен помнить всякий добропорядочный прихожанин. Но господь милостив и терпелив, и об этом следует знать каждому.

Эти слова наставления Полых повторил про себя еще раз, когда дозорные вышли с кладбища, подходя к зданию храма. Первое, что замечал всякий добрый путник, направлявшийся в город - шпиль церкви Святых Даров. Многие пилигримы прибывали в эти глухие места поглазеть на