Панорама - Лилия Ассен

решение, запретив мне работать по специальности. Итак, на данный момент я не имею права работать и состою на учете за преступление, которого не совершала. Роза отняла у меня все. Она даже хотела продать мой дом, когда ей понадобились деньги.

– И как ты это восприняла?

– На этот раз я решила действовать. Пошла к Надиру: мне нужен был адвокат. Я рассказала ему всю историю и сообщила, что мы поменялись документами во время Revenge Week. Еще я ему сказала, что этим домом она расплатилась со мной за то, что была мне должна. Но знаете, после этого я в итоге отказалась от борьбы. Я не позволила себе еще больше усложнять ей жизнь. Роза задыхалась под тяжестью долгов, к тому же она так и не пришла в себя после того, что натворила. Преступление отравляло ее. Что ей дала эта месть? Кошмары, приступы тревоги, все более частые, все более тяжелые – я ощущала это в ее картинах, – скрытую боль, чувство вины. И что еще хуже, каждый год, с приближением семнадцатого ноября, дня рождения нашего брата Тома, ею овладевал странный невроз, например, она стала отмечать чьи-нибудь годовщины смерти, забывая при этом о собственном сыне. Позже, много позже, я осознала, какой ранимой была моя сестра. В детстве, видя, что у меня проблемы, она скрывала свои. Она не имела права на боль. Это я присутствовала при трагедии с братом, именно я в подростковом возрасте пыталась свести счеты с жизнью и лечилась в психиатрической клинике. В общем, я причиняла родителям много хлопот. “Роза – трудный ребенок”, – твердили они, говоря обо мне. Моя сестра, чтобы это как-то компенсировать, спряталась под панцирем безупречности и благоразумия. Но если вдуматься, ее детские рисунки уже носили отпечаток грусти. Ей было всего восемь лет, когда погиб Тома.

Ольга сдержала слезы. Она сделала глубокий вдох:

– Если хотите знать, Мигель был в курсе нашей тайны. Когда он снова встретил мою сестру после Революции, она сказала ему правду, думая, что это заставит его уйти. Он не ушел.

Нико, по-прежнему считавший Ольгу виновной, не собирался на этом останавливаться.

– Мы знаем, но не все. Мы так и не нашли Мило и до сих пор не обнаружили убийцу Розы и Мигеля.

Устав от допросов, я попросила сделать перерыв. Ольга предпочла подождать в помещении для допросов. Мы вышли размять ноги.

Нико не отступал:

– И все же… если ей не в чем себя упрекнуть, почему она не рассказала нам это раньше?

XXIV

10 июля

Я взяла неделю отпуска, чтобы уехать. Просто для того, чтобы уехать. Одри, моя подруга детства, позволила мне пожить в ее домике на берегу Ла-Манша, вдали от больших городов и от их невыносимой чистоты. В морском курортном городке, который отверг Открытость, центральными властями были установлены камеры и радары, но жители разбили их, потом эти приборы снова были установлены, и их снова разбили. Местные стражи безопасности в городок не совались, они не имели права туда вторгаться, пожарные и спасатели тем более: жители подписали отказ от защиты, как и обитатели Сверчков. Впрочем, в высокий сезон сюда приезжало довольно много туристов. Самые богатые перемещались с эскортом телохранителей и платили частным агентствам, чтобы те обеспечивали безопасность их летних резиденций. На все остальное они оформляли безумно дорогие страховки. Как и большинство французов, я не могла позволить себе такую роскошь и решила взять риск на себя. Мне нужно было сменить обстановку.

Мы с Тессой поселились в доме Одри – вытянутом в длину строении, похожем на корабль. Отделанная деревом гостиная напоминала каюту. Спальни, казалось, покачивались под натиском ветра. Нашим единственным соседом напротив был горизонт, а еще на выступе под окном шумно отряхивались чайки. Мы оставили смартфоны в Бентаме, поэтому не могли ни фотографировать, ни снимать видеоролики, зато собирались запастись воспоминаниями, которые, вероятно, когда-нибудь сотрутся. Мы планировали плескаться в волнах, совершать прогулки на велосипедах, ходить в музей и смотреть на произведения искусства – по-настоящему на них смотреть. Кроме того, нас ждали устрицы, морские петушки, большие крабы, морские улитки и вонголе – все, что добывается в море и пропитано его солью.

Мы не смогли бы показать то, что нам предстояло испытать, – только рассказать об этом. Подобрать точное слово, описать эмоцию, передать цвет, обрисовать лицо. За несколько лет у меня набралось много фотографий на внешних дисках, и хотя одни не представляли для меня никакого интереса, а другие были ценны, я их никогда не печатала. Я знала, где они хранятся – только это имело значение, – я их копила, копила, делилась ими с друзьями, отправляла родственникам, которые не задавали вопросов. Ответы вроде “красиво”, “супер” или смайлика вполне меня удовлетворяли – до следующего раза.

Тесса согласилась на время прервать упоенную, неистовую пляску пальцев по клавиатуре. Мы ходили гулять к красным и зеленым маякам, мы научились испытывать скуку, не такую, как от мимолетных нескончаемых удовольствий, – скуку, которая не надоедала. Тесса уже стала почти взрослой женщиной, и эти каникулы, наверное, были последними, которые мы провели вместе. Я смотрела на нее: она листала комикс, тихонько пощипывая себя за шею. Все в моей дочери – ее характер, ее странные привычки – напоминало мне ее отца.

– Мама, пойдем купаться?

XXV

17 июля

Пока меня не было, арестовали Лу.

Нико даже не поставил меня в известность, я узнала об этом, когда приехала в комиссариат. Он переслал Буарону файл с информацией об Ольге, полагая, что тот ее арестует. Но, прослушав запись допроса, Буарон сделал вывод, что только у Лу имелся серьезный мотив: отомстить за смерть матери.

Нико рассыпался в извинениях:

– Элен, мне так жаль. Он потребовал представить первые результаты. У меня не было выбора.

– Ты знаешь, Нико, что у трусости есть две причины. Первая – слабодушие, и в этом случае ты меня огорчаешь, вторая – тайное честолюбие, и в этом случае ты меня пугаешь. В обоих случаях мы больше не друзья.

Ровно в эту секунду появился Буарон:

– Дорогая Элен, мы бы с удовольствием арестовали Ольгу. Однако все, что у вас есть на нее, – это микрофлешка, найденная во время незаконного вторжения в ее жилище, и подозрительное поведение, о котором сообщила несовершеннолетняя девочка, привлеченная вами к расследованию, также противозаконно. Я вас предупреждал. Судебный процесс из-за этого мог оказаться под угрозой. У вас есть сутки на то, чтобы освободить кабинет.

Нико не смел поднять на меня глаза.