По обе стороны чар - Сергей Николаевич Янин

Когда же Элина всё-таки сказала: «Возвращайся» – её голос дрогнул, выдав то, что пряталось за гневом – «Или… не возвращайся вообще».

Но он уже шёл прочь, не оборачиваясь.

Над головой загрохотал колокол церкви Святой Параскевы – три удара, хотя полночь давно миновала. Элина окрестилась, бормоча молитву, которой не учили в часовне. Лука же ускорил шаг. Пусть колокол воет. Завтра он заставит его звонить торжествующе.

А в лесу, куда он вошёл, сбивая ветки посохом, кто-то засмеялся – звуком, похожим на бряцание колокольчика.

Лука шагал уверенно, как шагают те, кто не ожидает ловушки. Карта в его руках шелестела пергаментом, пропитанным дымом чертополоха – так, чтобы линии, начертанные кровью летучей мыши, светились под луной. Он сверялся с ней каждые десять шагов, тыча посохом в землю, будто вбивал гвозди в гроб собственных сомнений. На стволах деревьев он делал зарубки, чтобы вернуться потом обратно – когда дело будет сделано. Следы косули, те самые «плачущие трещины», петляли меж корней, словно нить, вытягиваемая из старой раны.

Лес сначала подыгрывал. Берёзы стояли стройными свечами, осины шептались на языке, который Лука учился понимать с детства: «Справа ручей, слева – овраг, где спит Дремучий». Он достал склянку «Совиного взора» – жидкость мерцала, как масло на поверхности чёрного зеркала. Глоток обжёг горло, и мир распался на оттенки серого, где каждое движение листвы стало ясным, как строки в книге.

И «Совиный взор» показал ему незримое, сокрытое от простого человеческого глаза.

Воздух вокруг стоял густой, не по-мартовски сырой, а луна, прежде ясная, теперь пряталась за рваными тучами, будто её разрезали на лоскуты для погребального савана. И тишина стояла такая, что в склянки закатывай. Лука посмотрел на карту и линии на ней стали расплываться, сворачиваться в узлы. Он расстегнул тулуп и прижал лист к груди, словно пытался биением сердца успокоить.

Некоторое время он так и шёл по угрюмому серому лесу, пока на одном из стволов вяза не заметил…

«Не может быть» – подумал Лука, прикоснувшись к зарубке. Его собственной. Он прошёл ещё немного, а на следующем стволе увидел на коре шрам в форме глаза, из которого сочилась смола, густая и тёмная, как закипающее проклятие.

Он попытался вернуться к ручью, но вода, прежде звонкая, теперь текла беззвучно, увлекая за собой отражение Луки – искажённое, с глубокими чёрными пятнами под глазами, точно у мертвеца. Ветви смыкались над головой, сплетаясь в решётку. Даже зелье ночного зрения не помогало: тени стали плотными, как шерсть невидимого зверя.

И тогда он услышал.

Сначала – как звон комариного крыла. Потом – как стук иглы о лёд. Лука замер, чувствуя, как волосы на затылке впиваются в кожу, словно тонкие шипы. Колокольчик. Звук обвил его, просочился сквозь толстый тулуп, коснулся рёбер. Лука повернул голову налево – звон возник справа. Шагнул вперёд – эхо отозвалось сзади, будто кто-то дышал ему в шею.

– Не ты меня нашёл, – прошипел Лука, сжимая посох, на котором вдруг выступили капли смолы, липкие и тёплые, как кровь. – Это я пришёл за тобой.

Он рванул вперёд… и словно шагнул из зимы в весну. Ноги увязли в подушке из прошлогодней хвои, пахнущей гниющей плотью. Колокольчик звал теперь громче, мелодия ввинчивалась в виски, выбивая ритм: беги-беги-беги. Лука споткнулся о камень, покрытый мхом – тот отвалился, обнажив под собой череп с рогами. Не косули. Человеческий.

Звон оборвался.

Тишина ударила, как пощёчина. Лука поднялся, вытирая ладонью грязь с лица, и увидел – впереди, меж деревьев, освещённую полной луной поляну. На ней стояла косуля. Нет, не стояла – парила: копыта не касались земли, а шерсть переливалась, словно её ткали из лунных бликов. На шее – колокольчик, размером с напёрсток, но его звон теперь молчал.

– Я… – Лука протянул руку, но существо метнулось в сторону, и лес сомкнулся за ним.

Он скинул тулуп и побежал за косулей, не замечая, что оставил карту на земле, что зелья в мешке бьются в такт его сердцу. Но чем дольше он бежал, тем дальше была косуля. Лес будто растягивался, отдаляя Луку от заветной цели. Он бежал, пока внезапно не упёрся в стену из камней – древний курган, поросший бурьяном, возник из воздуха. На вершине, в кольце из грибов-поганок, висел в воздухе колокольчик. Тот самый.

Лука не без труда взобрался на курган, скользя по покатым камням. Колокольчик висел в воздухе, ожидая его прикосновения. Лука потянулся, недоверчиво дотронулся двумя пальцами. Металл был холоднее льда, но внутри что-то пульсировало. Он сжал его в кулаке – и в этот миг колокольчик зазвенел так, что слёзы брызнули из глаз.

Звук пронёсся по лесу, сдирая кору с деревьев, вздыбливая землю. Лука упал на колени, прикрыв уши, но звон проникал сквозь кисти, выкрикивая его имя – не то, что дала мать, верующая во Христа, а иное, тайное, о котором он боялся даже думать, чтобы темные духи леса не узнали о нём.

– Довольно! – закричал он, и эхо вернулось смехом.

Когда всё стихло, Лука открыл глаза. Курган колыхался в воздухе, точно призрак. Колокольчик всё ещё сжимала его ладонь, но теперь к нему была привязана красная лента – точь-в-точь как те, что Элина вплетала в волосы на празднике Параскевы.

Ветер донёс голос:

– Ты ошибся дверью, мальчик.

Он обернулся. За спиной, прислонившись к сосне, стояла старуха в платье из мха. Её глаза были закрыты, но Лука знал – она видит.

– Мать – сыра земля… – прошептал он, вспомнив рассказы не то о древней богине плодородия, не то о проклятой ведьме.

– Живые так любят играть в игры мертвых, – она щёлкнула языком, и колокольчик в руке Луки вдруг стал тяжёлым, как сердце. – Брось и беги. Пока можешь.

– Я не могу! Я должен вернуться домой с колокольчиком в руках, – простонал Лука.

– Тебе придётся заплатить дорогую цену, мальчик, – сказала Мокша. Она вскинул рукой, и чёрная нить простёрлась от неё к затянутой в хвою земле.

Медленно из чёрного грунта, выламывая запястья, выбрался первый оборотень. Его шкуру покрывали символами, которые Лука видел на стенах церкви – только здесь они выглядели как язвы.

Колокольчик зазвенел снова. На этот раз – в такт его страху.

Оборотень взмахнул перед собой когтистой лапой, похожей на кривой серп, и провёл ей по стволу сосны. Древесина взвыла, как живая, а из раны хлынула смола – чёрная, густая, пахнущая прокисшей капустой. Лука отпрянул, судорожно сжимая колокольчик. Металл жёг ладонь,