Слуга Государев 2. Наставник - Денис Старый

Ч самого утра стрельцы, обороняющие Кремль, совершили вылазку и разграбили усадьбу одного из главарей бунтовщиков. Петра Толстого на месте не было. А и был бы он — так ничего бы не сделал, может быть, только сам бы пострадал.

На собрание мужчин, прежде всего своих родственников, с презрением взирала Софья Алексеевна. Она была полна решимости, она еще не чувствовала себя проигравшей.

— Что молчите, мужи многомудрые? — не без сарказма спросила Софья Алексеевна.

— А я своё слово сказал, — прорычал Иван Хованский.

Он был единственный, ну может еще в какой-то степени Василий Голицын, кто не окончательно растерял боевой дух. Правда была разница: Голицын думал умом, а Хованской только лишь чувствовал сердцем. Старик-воевода решил спеть свою лебединую песню и сдаваться никак не желал.

— Желаешь кровью залить Красную площадь? — повышенным тоном спросил Василий Голицын.

— А иного и не дано, — зловеще усмехаясь, отвечал Хованский.

— Тут иначе нужно. В Измайлово скакать, подымать поместных. Подкупать рейтарские полки. Хоть бы и всю казну на то тратить. Они могут перекрыть все потуги кремлевских сидельцев. А еще, потребно пускать в Кремль все больше людишек. Разоружать и пускать. Снеди там на седмицу, не больше. И буде много людей, через две седмицы завоют, — предлагал очень здравое решение Голицын.

— Еще кто скажет? — спросила царевна.

Кроме Голицына и Хованского, остальные вжали головы в плечи. Софья вновь с презрением посмотрела на собравшихся мужчин. Никто ничего толкового не предлагал. Да и сама Софья Алексеевна прекрасно понимала, что бунт был хорош только до тех пор, пока не установилось шаткое равновесие сил.

Если бы удалось с ходу прорваться в Кремль — то и можно было бы думать о победе и установлении своих порядков. Теперь же приходится идти на попятную. Ну или действовать. Два варианта были предложены. И, конечно же, Софья склонялась к тому, что предлагал ее любимый. Но прекрасно видела, что Хованский своего уже не отдаст.

Да и подкупить поместных, как и рейтаров, сложно, если возможно. Уж кого-кого, а конных стрелков, рейтаров, в России холили и лелеяли, лучшее давали. Это еще блажь покойного царя Алексея Михайловича. Так что эти воины кусать руку, которая их кормила, не станут, им ненавидеть трон не за что. Да и немало среди рейтаров дворян, которые прекрасно понимают, что происходит.

— Призываю тебя, князь Хованский, сложить оружие и просить милости у государя нашего, — неожиданно для многих жёстко и решительно сказала Софья.

Она сделала попытку урезонить буйного воеводу. Однако, Иван Андреевич Хованский посмотрел ненавидящим взглядом в сторону царевны. Он просто не мог сложить оружие. Это было бы уро́ном чести, да и чем ещё такая сдача увенчается, как не казнью его?

Именно он больше всех измарался в крови. Это он вдохновлял бунтовщиков, сыпал обещаниями. Он уверял мятежников и клялся, что впереди лишь только победа. Что получится взять Кремль, а уж тогда все, кто эту победу завоюет, могут забирать себе из Кремля всё, на что только глаз ляжет. И без того прозвище Тараруй приклеилось, еще одно не выполненное обещание от Хованского, и все — с него смеяться будут в лицо.

После таких слов Хованского, после таких действий, даже если последует помилование от государя, Хованского всенепременно казнят. А если обещанного многажды штурма не будет, так сами же бунтовщики скинут его на копья.

— Не бывать тому! — прорычал теперь Хованский, извлекая саблю. — Ружье свое не отдам никому. Сгину, а не отдам!

Пятеро монахов, состоявших в свите Софьи Алексеевны, даже не понять как именно, но успели прежде извлечь свои клинки. Рясы у этих монахов были сшиты на специальный манер, чтобы не мешать тому. И теперь монахи-воины четко следили за каждым движением воеводы, готовясь атаковать.

Хованский рычал, как зверь. Он смотрел на Петра Андреевича Толстого, ожидая, что и тот взбунтуется. Ведь Пётр также призывал к бунту, стоял перед стрельцами. И все знают, что он — один из зачинщиков.

А вот другие — глава клана Милославских, Софья, Василий Голицын, Шакловитый — все они стояли в стороне. И, если что, могут попробовать оправдать себя. Да и сделают это, если все вины получится свалить на воеводу.

— Трусы! Яко же вы трусливы! — рычал Хованский.

Князь отступал к дверям, воинственные монахи словно выдавливали его из комнаты.

— Ступай, князь! Чинить преграды тебе не станем! — милостиво позволила Софья Алексеевна, и голос её звенел.

Резко развернувшись, быстрым шагом Иван Хованский пошёл на выход из дома Ивана Милославского. Ему действительно никто не чинил преград. Те стрельцы и вооружённые дворовые люди, что находились в усадьбе, даже расступались перед Иваном Андреевичем Хованским.

А он шел, зло и с презрением смотрел на всех окружающих. Прекрасно понял князь, что его подставляют. Но игра, как он был уверен, еще не закончилась. Он будет штурмовать Кремль. И когда лично начнет рубить Нарышкиных, Софья сама прибежит, милости простить станет.

Уже скоро Иван Андреевич Хованский, вскочив в седло, словно и не был в годах, помчался прочь.

— Ну? А вы сумневались? — ухмыляясь, спросила Софья.

Пётр Толстой и Иван Милославский не поняли, о чём именно говорит царевна. Выпученными глазами они смотрели то на Софью, то на Голицына, не понимая, что сейчас произошло. Другие так же хлопали ресницами, не догадываясь, почему Софья Алексеевна весела.

— Мы пойдём в Кремль и скажем, что Хованский — всему зачинщик. Что это он не давал нам приехать в Кремль, осаждая Новодевичий монастырь, — принялась разъяснять свою интригу Софья Алексеевна.

Даже в таких сложных условиях царевна искала выгодный для неё, как и для её сподвижников, выход. Она прекрасно понимала, что Хованский теперь не остановится ни перед чем. Обязательно случится приступ Кремля. Недаром Хованский вовсю к нему готовится.

И тогда-то и выйдет, что Софья Алексеевна отговаривала Хованского от преступных действий. И она вовсе ни при чём. А там можно будет договориться даже хоть с самим Матвеевым. Тем более, что имеется ряд доказательств участия в бунте патриарха. И владыко обязательно станет на сторону Софьи Алексеевны.

— Вот как нынче же… Кожный из нас и отговаривал воеводу. Со слезьми просили его. А он шаблю обнажил, да угрожал мне, девице, — объясняла Софья.

— И откуда все взялось у бабы? — не сдержался и высказался Иван Милославский, восхищаясь своей племянницей.