Простые истины - Андрей Александрович Васильев

водилось, просто Лена до того особо в подобные разговоры, которые нет-нет да и велись между сотрудниками, никогда не влезала и личное мнение по поводу того или иного происшествия, если у нее не спросят, почти никогда не высказывала. Более того, Ровнин даже сейчас, проработав в отделе уже несколько месяцев, по-прежнему не до конца представлял, чем она вообще занимается. Ну да, разбирается в проклятиях всех видов, наложенных на людей или предметы, может определить, чьих это рук дело или сказать, какой смертью умер человек. В смысле — от естественных причин вроде инфаркта или ему кто-то из обитателей Ночи помог. Но рассказы подобного толка он от нее никак услышать не ожидал.

— Короче, там потом еще много всякого разного случалось, — тем временем продолжала щебетать девушка. — И призраки по квартирам таскались, потом в знаменитом одиннадцатом подъезде одного за другим трех энкавэдэшников убили, причем причина смерти у всех одна и те же — раздавлено сердце.

— А чем он так знаменит? — полюбопытствовал Ровнин. — В смысле — подъезд?

— Тем, что его нет, — рассмеялась Лена. — Десятый есть, двенадцатый тоже, а одиннадцатого нет.

— Поясни.

— Все очень просто. По официальной версии он перестал быть за счет того, что площадь квартир в двенадцатом подъезде оказалась не очень велика, а туда предполагалось селить самых-самых главных людей страны, красу и честь партии и так далее и тому подобное, вот их и расширили за счет соседних «квадратов». А раз нет квартир — де-юре нет подъезда. Но де-факто он был и числился как место для казенных и внешне безобидных надобностей. Дескать, там находились склады инвентаря для садовников и слесарей, комнаты отдыха персонала и так далее. Но на деле не хранились там грабли. Там квартировали «слухачи», которые протоколировали беседы, которые партийцы вели в домашней обстановке. А еще, если не врут, там находился лифт, при посредстве которого можно было попасть прямиком в подвал «Дома на набережной», а оттуда, через систему тоннелей, прямо на Лубянку. Еще я слышала про тайные двери, ведущие в ряд квартир, где селили тех самых лучших из лучших, сделанные для того, чтобы их из оборота изымать было проще, тише и удобнее, но сразу скажу, так это или нет — не знаю. Тетя Паша на данный счет мне ничего не рассказывала, потому, может, и байки это все. Одно знаю точно — табличка с надписью «Подъезд № 11» в этом доме отсутствует. Хотя дверь, которая, похоже, сто лет как не открывалась, точно есть. Да ты и сам ее скоро увидишь.

— А чекистов-то кто убил? — уточнил юноша. — Тех, у которых сердца раздавлены?

— Призрак, — ответила Ревина. — Кто еще? Это их фирменный стиль — сердца давить. Там таких после еще много было, с дюжину, правда, уже не столь кровожадных, они больше пугали, чем вредили. А к шестидесятым вообще притих дом вместе со страной, а после и вовсе спокойно стало. Максимум какие-нибудь мальчишки сдуру пролезут через подвалы в тоннели или пианино ночью заиграет ни с того ни с сего в квартире, где вроде никто не живет. Но вреда от того большого никому нет. Играет и играет. Случается.

Одиннадцатого подъезда в здоровенном доме-бастионе, вольготно раскинувшемся на берегу Москвы-реки, и вправду не обнаружилось, при этом двенадцатый, натурально, присутствовал. В принципе, молодым людям вообще нужен был шестой, поскольку именно в нем обитали люди, у которых мебель в квартире взбесилась, но Лена не поленилась и довела коллегу до того места, про которое ему недавно рассказывала. Она вообще была из тех натур, которые любое дело доводят до ума, причем иногда не из-за того, что нужно, а просто из принципа.

— Дорого-богато, — вздохнула Ревина, только глянув на дверь необходимой ей и Ровнину квартиры, расположенной на четвертом этаже. — Чую, нахлебаемся мы горячего. Да ты звони, звони. Чего так стоять?

Олег глянул на дверь, которая отлично подходила под то описание, которое ему дала коллега. Материалом для нее послужил дуб, причем наверняка сильно старый, еще чуть ли не царем Петром посаженный. Мало того — чтобы всем стало ясно, что за материал на дверь пошел, ее еще и золотыми желудями украсили.

— Не открывают, — юноша снова нажал кнопку звонка. — Может, ушли куда?

— Конечно ушли! — раздался сварливый женский голос. — Вас пока дождешься! Почему так медленно ехали? Было сказано — явиться немедленно. А вы?

— А мы госслужащие, потому добирались муниципальным транспортом. — Елена неторопливо развернулась к вышедшей из соседней квартиры грузной немолодой женщине, одетой в пестрый шелковый халат, на котором переплетались тела драконов. — Не всем, знаете ли, машины с мигалками выделяют, кое-кто и на своих двоих передвигается. А тут уж как повезет и как повезут. Иногда выходит быстро, иногда — нет. Так что все вопросы и претензии адресуйте администрации города Москвы. А если они не ответят, тогда Лужкову Юрию Михайловичу лично.

— Сильно ты языкастая, погляжу, — уперла руки в бока женщина. — Не боишься?

— Что меня с казенной галеры в свободное финансовое плавание отправят? — усмехнулась девушка. — Не-а. Что так денег нет, что эдак не будет. Говорю же — не всем государевым людям в жизни везет, есть между ними различия. В смысле — кто с видом на Кремль живет, кто в Реутово, потому первым есть что терять, а вторым нечего. Вот только когда у первых происходит что-то совсем поганое, им без вторых никак не обойтись. Почему — сказать?

Было видно, что Ревиной очень сильно тетка в халате не нравится, и неприязнь эта явно основана не на классовой ненависти или простом неприятии бытового хамства как такового. Имелось тут что-то личное, давно в ее душе живущее.

— Дело свое делайте. — Вытянув руку, женщина ткнула пальцем в сторону закрытой дубовой двери. — У меня сын скоро с хоккея придет и дочь из института. Что им, на лестничной клетке стоять? Как сиротам?

— А что? — Ревина обвела взором приквартирное пространство. — Просторно, светло, тепло. Я бы сказала — миленько. Ладно, ладно. Шучу. Не миленько здесь, и от мусоропровода подванивает.

— Дверь откройте, — попросил Олег. — Стоя тут, мы все равно ничего сделать не сможем.

— За что вам только государство деньги платит? — брякнув ключами, направилась к двери раскрасневшаяся от гнева тетка. — А?

— А