Космонавт. Том 4 - Феликс Кресс

следующее утро родители вернулись с дачи, они застали Катю заплаканной и подавленной. На вопросы матери о том, что случилось, девушка лишь мотала головой, сжимая в руках смятый платок, и упорно молчала. За завтраком она не притрагивалась ни к еде, ни к чаю. Сидела с потухшим взглядом и лишь изредка вздрагивала от подавленных рыданий. А потом и вовсе перестала выходить из комнаты.

Георгий Петрович с беспокойством наблюдал за дочерью. Он привык видеть её приветливой и послушной, а сейчас это была как будто бы не его девочка. Шутка ли, Катя даже подготовку к учёбе забросила.

И это его всерьёз обеспокоило. Для неё, с её мечтой о космосе, это было немыслимо. Он знал, как сильно она переживала, когда поняла, что по состоянию здоровья никогда не сможет стать космонавтом, не повторит путь Валентины Терешковой.

Но вместо того чтобы опустить руки, дочь решила избрать иной путь. Путь инженера, учёного, который поможет другим покорять звёзды. И, как знать, может, когда-нибудь, и она сможет полететь в космос. Катя верила, что когда-нибудь прогресс дойдёт до того, что требования к космонавтам смягчатся.

С тех пор она с головой ушла в учёбу. А с появлением самоуверенного Громова-младшего, который с такой непоколебимой уверенностью заявлял не только о том, что станет космонавтом, но и о полёте на Луну, её одержимость учёбой лишь усилилась.

Георгий Петрович, человек осведомлённый, тогда лишь скептически хмыкнул про себя. С космонавтикой всё более-менее ясно — наши уже летают. Но Луна… Откуда такая уверенность у мальчишки? Да, кое-что есть и у нас, но… Дальше он не стал развивать эту тему, потому что об этом даже думать было опасно.

Посмотрев на закрытую дверь комнаты дочери, Георгий Петрович вздохнул, подхватил портфель и отправился на работу, надеясь, что к вечеру всё наладится.

Катя же в это время лежала на кровати, уставившись в потолок, и снова плакала. Все эти несколько дней она только и делала, что плакала. Даже в своих снах она тоже плакала.

В тот вечер она раздула масштаб трагедии в своей голове до таких размеров, что ей стало невыносимо жаль себя. Поэтому последние несколько дней превратились для неё в сплошной водоворот обиды, злости и жалости к себе. Она с мазохистским упоением отдалась во власть этих эмоций, лелея свою боль.

Конечно же, она злилась. На Серёжу, на эту Наталью, на саму себя. Внезапно она с силой вытерла слёзы и резко села на кровати.

С чего это она так убивается? Что, собственно, сказал Серёжа? Ну поцеловал, да. Бесит, конечно, но ведь она даже не спросила почему, когда и как это случилось. Сразу выгонять стала, не разобравшись.

А что, если всё было не так однозначно? Что, если вообще не он виноват, а эта коза драная?

— У-у-у! — вслух взвыла Катя и с силой швырнула подушку в угол комнаты.

Ну хоть плакать ей теперь больше не хочется. Только злится. Катя свесила ноги с кровати и уставилась в пол. Повела себя, как маленькая девчонка. А ведь она уже не маленькая совсем. Многие её ровесницы уже вышли замуж, а она что?

Катя встала с кровати и принялась наворачивать круги по комнате.

«Надо бы всё же поговорить с Серёжей, — решила она для себя в конце концов. — Поговорить и разобраться, что к чему. Как взрослые люди. Вот!»

Похвалив себя за это решение, Катя прошла к углу, куда швырнула подушку. Нагнулась, но так и застыла с подушкой в руках. В том же углу валялась и тетрадь, которую оставил в тот день Серёжа.

Конечно же, она не стала тогда ни во что вникать. Забежала в комнату, зашвырнула её в самый дальний угол и принялась реветь. Катя поморщилась, вспомнив себя. Она подняла тетрадь и выпрямилась.

Шлёпая босыми пятками по полу, Катя побрела обратно к кровати. Села на край, шмыгнула носом, заправила за ухо выбившуюся прядь волос и приступила к чтению.

Тетрадь была самой обычной, а вот то, что было написано в ней… Какие уж там печали и слёзы, когда здесь такое⁈

У Кати закружилась голова, а под ложечкой засосало от волнения и от осознания тех грандиозных перспектив, которые открывались перед ней. Или это просто от голода? Она постучала пальчиком по подбородку, пытаясь вспомнить, когда ела в последний раз. Давненько это было. Кажется, утром того дня, когда они гуляли с Серёжей в Сокольниках.

Катя подскочила с кровати, натянула домашние брюки и поискала под кроватью тапочки, но не преуспела. Махнув на них рукой, она босиком пошлёпала на кухню.

— Привет, — буркнула она маме, не отрывая глаз от тетради.

— Привет, — удивлённо откликнулась мать, наблюдая, как дочь наливает себе стакан молока и отрезает большой кусок от вчерашней шарлотки. А затем подумала и отрезала ещё один, побольше.

Катя же сидела за столом, жевала пирог и читала, полностью погрузившись в расчёты и схемы. Сергей был прав. Если удастся развить эти идеи и довести их до ума, тогда это будет настоящий прорыв!

Ничего подобного она ещё не встречала, даже в разговорах отца и его коллег, которые ей иногда доводилось подслушивать. Нехорошо, конечно, но уж больно интересно было.

Перекусив, Катя направилась в ванную. Нужно было привести себя в порядок и срочно бежать к отцу на работу. Ей жизненно необходима его библиотека!

Уже стоя в своей комнате, Катя критически осмотрела себя в зеркало. Рюшечки, бантики, цветочек. Всё миленькое, очаровательное. Как у маленькой девочки. Вот и ведёт она себя так же.

Сердито сдув непослушную чёлку, Катя распахнула дверцу шкафа. Несколько минут энергичных поисков, и она с довольным хмыком извлекла из него брюки, пиджак из тонкой шерсти, и простую белую блузку. В самый раз!

«Уж не знаю, что там у Серёжи произошло с этой Наташей, — думала она, пока переодевалась, — но в одном он определённо прав: я проживу яркую и насыщенную жизнь. И она будет такой, какой я хочу её видеть.»

Бросив последний взгляд в зеркало, Катя довольно улыбнулась. Из зеркала на неё смотрела та её версия, которой она всегда хотела быть: целеустремлённая, увлечённая наукой молодая девушка в приталенном костюме, а не милое облачко.

Подмигнув себе, Катя выпорхнула из комнаты.

А с Серёжей нужно будет обязательно поговорить. Не уступать же его просто так этой кошке драной.

* * *

Москва.

Где-то какая-то квартира.

В одной из московских квартир, в комнате с плотно зашторенными окнами, беседовали двое. Они сидели в кожаных креслах, разделённых низким полированным столиком.