Инженер Петра Великого – 8 - Виктор Гросов

— Господа есаулы, — обратился я к ним. — Вы люди бывалые. Знаете, что такое хороший мушкет. Знаете, сколько времени надобно, чтобы его перезарядить. Прошу, считайте.

Я махнул рукой Дубову.

— Отряд! По щитам… беглый огонь!

И началось. Трескучий, сливающийся в единый рев грохот разорвал тишину. Ничего общего с привычными, нестройными залпами пехоты. Это была работа безжалостного и точного механизма. Кассеты со щелчками уходили в приемники. За минуту каждый из моих бойцов сделал не меньше двадцати выстрелов.

Когда по моей команде все стихло и дым рассеялся, над полигоном воцарилась звенящая тишина. Дубовые щиты, способные выдержать мушкетную пулю, превратились в решето. Некоторые — просто в щепу. Казаки молчали. На их вытянувшихся, потрясенных лицах был не страх, а профессиональное понимание: только что на их глазах умерла их тактика. Их конная лава, их знаменитая казачья удаль — все это было бессильно против такой стены свинца. Ни единого шанса.

— А теперь, — мой голос в тишине прозвучал очень громко, — самое интересное. Капитан Дубов, подай команду.

По приказу капитана мои солдаты, не сходя с места, принялись «издеваться» над своим оружием. Они окунали винтовки в бочку с водой и грязью, засыпали затворы песком, а потом, в несколько быстрых, отработанных движений, разбирали модульные затворы, вытряхивали грязь и снова приводили оружие к бою. Все это занимало считанные секунды. Я правда заранее просил не переусердствовать, все же не «Калашников» у меня.

Эффект был достигнут. Один из есаулов, молодой, с горящими глазами, восхищенно выдохнул:

— Атаман! Да с такими ружьями мы не то что Черкасск — мы Стамбул возьмем!

Некрасов одернул его холодным взглядом:

— Остынь, дурень. Думай, на кого эту силу нацелить прикажут.

Подойдя к одному из истыканных пулями щитов, он провел пальцем по рваной дыре.

— Сильное оружие, — произнес он, не оборачиваясь. — С таким и супротив самого дьявола пойти можно. Да только вот вопрос, господин генерал… А в кого вы нам с него стрелять прикажете? В братьев наших, что под Черкасском стоят?

А он хорош. Вся моя логика рассыпалась. Я говорил с ними на языке Империи; они отвечали на языке Воли.

Что ж. Кажется, пришло время доставать из рукава совсем другие козыри.

Я проигнорировал вопрос и приказал сворачивать это представление.

Вечером того же дня я снова пригласил Некрасова и его старшин к себе. Они вошли в комендантскую избу настороженно, очевидно, ожидая продолжения давления, демонстрации силы. Однако на столе, при свете сальных свечей, их ждало совсем иное: вместо оружейных чертежей и баллистических таблиц лежали карты торговых путей, исписанные убористым почерком листы с выкладками и толстая папка с гербом «Общей Компанейской Казны».

— Садитесь, господа, — сказал я, указывая на лавки. — Оружие мы обсудили. Теперь поговорим о том, ради чего стоит воевать. О деле.

Оставив в стороне высокие материи верности и долга, я заговорил с ними на единственном языке, который одинаково хорошо понимают все — от петербургского вельможи до вольного казака — на языке выгоды.

— Вы говорите о воле, атаман, — хмыкнул я, глядя на Некрасова. — Что ж, давайте о ней и поговорим. Что есть воля без денег? Пустой звук. Настоящая воля — это когда твой конь сыт, погреб полон, а в сундуке звенит серебро, заработанное своим трудом, а не отнятое у соседа. Когда ты можешь торговать с кем хочешь и как хочешь, не платя дань каждому проезжему воеводе.

Развернув перед ними карту, на которой жирные красные линии соединяли Дон с Москвой, Воронежем и портами Балтики, я продолжил:

— У меня есть… кхм… предложение. Проект, который назовем «Донское Уложение». Это договор о партнерстве.

Некрасов и его есаулы недоверчиво переглянулись, подались вперед. Слово «договор» — манило.

— Первое, — я загнул палец. — Ваш товар — рыба, хлеб, скот — пойдет в Москву без всякого оброка, как у своих. Казна имперская от того не оскудеет, а вы станете богаче.

По рядам прошел сдержанный, но одобрительный гул. Эта статья была проста и понятна каждому.

— Второе. Армии и флоту нужны припасы. «Общая Компанейская Казна» готова заключить с Войском Донским прямой, долгосрочный контракт на поставку лошадей и провианта. По ценам, — я сделал паузу, — выше тех, что мы платим любому другому. Деньги вперед. Мы готовы платить за вашу верность, атаман. И платить щедро.

Глаза одного из есаулов, до этого державшего руку на эфесе шашки, непроизвольно переместились на толстую папку с гербом Казны. Но атаман был хмур.

— И третье. Самое главное. — Я уставился на Некрасова. — Война закончится, а торговля останется. Мы не хотим видеть Дон диким полем, мы видим его промышленным сердцем юга. Моя Компания, вместе с московскими купцами Морозовыми, готова вложить средства в строительство здесь, на вашей земле, суконных мануфактур и пороховых мельниц. Построим зерновый амбары и мельницы. Мы даем технологию и деньги, вы — рабочие руки и порядок. И с каждого пуда товара, что сделают на вашей земле, десятая деньга — в ваш карман, в казачью казну.

Когда я замолчал, в избе стало тихо. Я предлагал купить долю в Империи. Превратиться из беспокойной окраины в процветающий край, из вечных бунтарей — в богатых и уважаемых партнеров. Предложение закрадывалось в их амбиции, в здравый смысл.

— Это все хорошо, господин генерал, — пророкотал один из старых есаулов. — Деньги — дело доброе. Да только нешто казаку пристало за станком стоять да в бумагах копаться? Наше дело — сабля да конь.

— Времена меняются, Афанасий, — холодно оборвал его Некрасов, не сводя с меня глаз. — Саблей сыт не будешь, коли пороху нет. А порох — он с мануфактур идет. Генерал нам предлагает не ярмо, а долю в силе.

А уловил, казак, идею. Он долго молчал, его взгляд был прикован к карте, обещавшей богатство. Враждебность во взглядах его есаулов сменилась беззвучным торгом, который они вели друг с другом. Победа была близка.

— Все это… заманчиво, господин генерал, — наконец произнес Некрасов, медленно поднимая на меня глаза. Прежней враждебности в них уже не было, зато появилась какая-то упрямость, что ли. — Очень заманчиво. И мы готовы принять твое предложение. Но есть одно условие. Одно, нерушимое.

Он выдержал паузу. Сейчас прозвучит главное.

— Вера, — сказал он просто. — Наша старая, отцовская вера. Мы не примем ваших никонианских попов. Мы не допустим гонений на