Инженер Петра Великого 9 - Виктор Гросов

Сев за стол, я начал писать письмо единственному человеку, который стоял над их схваткой, — Государю.

Эдакий проект переустройства самой тайной и опасной части имперской машины. Вместо того чтобы примирять врагов, я предлагал узаконить их вражду, превратив ее из деструктивной силы в двигатель системы. Выводя эти строки, я на мгновение содрогнулся от собственного цинизма. Писал о «здоровой конкуренции», а по сути — науськивал одних верных людей на других, создавая систему, в которой донос на соратника ради Государя становился доблестью.

«Ваше Императорское Величество, — писал я, — нынешние угрозы Империи требуют разделения инструментов безопасности. Опыт показал, что невозможно объять необъятное. Один человек, сколь бы гениален он ни был, не может одинаково эффективно ловить шпионов в Вене и выявлять казнокрадов на уральских заводах. Это две разные войны, требующие разного оружия и разных полководцев».

Я предлагал создать две независимые и официально конкурирующие службы. Первая, «Око Государево» Якова Брюса, получала в ведение внешнюю разведку, большую геополитику и агентурную сеть за пределами Империи. Его полем становился весь мир. Вторая, «Щит Империи» Андрея Ушакова, отвечала за внутреннюю безопасность, контрразведку, защиту промышленных и государственных секретов, борьбу с изменой и саботажем. Ее полем была сама Россия.

Саму идею я подавал Государю как новый, совершенный инструмент абсолютной власти. «Разделение полномочий, — продолжал я, — усилит Ваш контроль, Государь. Вражда между двумя службами не даст ни одной из них чрезмерно возвыситься. Они будут вынуждены следить за врагом, и друг за другом, донося Вам напрямую о промахах и успехах соперника. Таким образом, Вы, и только Вы, станете единственным верховным арбитром, получающим полную и объективную картину из двух разных источников. Вы будете держать на коротком поводке двух самых свирепых цепных псов, которые, грызясь между собой, будут вдвое яростнее охранять Вас и Империю».

Моя игра шла на самой чувствительной струне любого самодержца — страхе перед слишком сильными подданным. Я знаю, что и я сам слишком возвысился, поэтому мое предложение — ему только на руку.Однако меня неотступно преследовала мысль: а что, если Государь увидит в этом не усиление своей власти, а мою попытку стать «серым кардиналом»? Что, если он решит, будто я создаю двух псов, намордники от которых окажутся в моих руках, а не в его? Обвинение в попытке узурпации власти — и плаха станет самым легким исходом.

Завершал я письмо докладом о текущей ситуации, чтобы перевести разговор с теоретических высот на твердую почву. Сообщал, что задача о «бескровном взятии Крыма», поставленная им, находится в стадии разработки. Деталей я не раскрывал, только намекнул на создание нового «довода», который изменит саму природу осады.

«Прошу лишь одного, Ваше Величество, — писал я в конце, — не предпринимать активных действий и дать мне время для подготовки. Победа будет за нами, но она будет одержана не числом, а умением, не кровью, а разумом».

Этим я одновременно успокаивал нетерпеливого монарха, умоляя его не бросать гвардию в мясорубку, и брал на себя полную, единоличную ответственность за исход будущей кампании.

Отдав пакет гонцу, я не почувствовал облегчения. Проводив взглядом всадника, скрывшегося в утренней дымке, я направился вниз, в подвал. Скрипнула тяжелая дверь. Запах селитры и кислот ударил в лицо, смывая с души остатки дворцовой грязи. На столе лежали чертежи.

Глава 15

На столе лежали безупречные чертежи — отточенная до последней формулы логика. На бумаге все сходилось: синтез, катализ, чистый продукт на выходе. Однако между этой изящной теорией и вонючей жижей в реторте пролегала пропасть. Пропасть длиною в неделю удушливого смрада и мелких неудач

Моя тайная лаборатория в подвале соляного склада и впрямь превратилась в филиал преисподней. В плотном, неподвижном воздухе смешались запахи тухлых яиц от сероводорода и приторной сладости гниющих яблок — побочные эфиры. Вместе с Анри Дюпре и пятеркой моих учеников мы напоминали одержимых алхимиков, вот только искали не золото, а квинтэссенцию омерзения. И раз за разом терпели поражение. Камнем преткновения стала не сама реакция, а ее чистота: вместо предсказуемого агента мы получали нестабильную, многокомпонентную бурду. Химический мусор. Для того, чтобы создать нужный «механизм» смешивания веществ, нужно было хорошенько поработать над этим. При этом я не так силен в химии, как оказалось, оттого было в разы сложнее.

— Это варварство! — Дюпре с яростью чиркнул по своему чертежу, ломая грифель. — Мы должны контролировать каждый этап, а не надеяться на чудо-порошок!

Снова его палец тыкал в набросок — сложную паутину из стеклянных трубок и перегонных кубов.

— Анри, — я надавил пальцами на веки, пытаясь вдавить обратно в череп тупую, пульсирующую боль. — Твой стеклянный собор мы будем строить месяц. Мне же нужно оружие, которое солдат сможет собрать в сарае из двух бочек и ведра с гвоздями. Нам нужен приемлемый результат. Простой катализатор.

Взяв колбу с мутной желтоватой жижей — итогом наших суточных трудов, — я поставил ее рядом с его изящным чертежом.

— Вот, Анри. Твой собор. А вот — реальность. Нам нужно молиться не в соборе, а в этом сарае.

Изо дня в день мы перебирали варианты, меняя температуру, давление, состав каталитической смеси. Работа в промасленных кожаных фартуках и масках, пропитанных уксусом, давно превратилась в пытку. Тошнотворный запах въелся в кожу и волосы, преследуя даже в короткие часы забытья.

На восьмой день мы пошли на отчаянный шаг: новый катализатор на основе оксида цинка и запредельное давление. Заняв посты — я у манометра, Дюпре у термометра, — мы наблюдали, как юный Степан медленно вращает вентиль парогенератора. Стрелка манометра неохотно ползла вверх. Я вскинул руку, готовый крикнуть «стоп!», но мой окрик утонул в сухом, коротком треске лопнувшего стекла.

По боку главной реторты, у медного фланца, побежала тонкая паутинка. Секундная, звенящая тишина — и из трещины с резким шипением вырвалась, ударив в стену, струя перегретого желтоватого пара.

— Назад! — заорал я, отталкивая застывшего Степана.

Вытяжка захлебнулась мгновенно. Склад-лабораторию заполнил едкий, удушливый туман, от которого свело горло. Сквозь кашель донесся сдавленный вскрик Дюпре, а следом — глухой стук. Не раздумывая, я нырнул в белое марево, на ощупь схватил француза за шиворот и поволок к спасительной полоске света у выхода. За нами, спотыкаясь и давясь кашлем, выбрались остальные.

Мы вывалились на морозный воздух, жадно глотая его. Все живы, хотя Степан сидел на снегу, качаясь из стороны в