Псы Господни - Олег Велесов

Двое мастеров подхватили Жана под локти и, не обращая внимания на мольбы, потащили к столу, похожему на раму с валиками и верёвками. Пока Жана привязывали, монах назвал следующее имя. Тоже Жан, только с Коровьей улицы. Его преступление заключалось в том, что он вломился в дом конкурента, мастера из цеха горшечников, и перебил всю посуду. Бытовуха. Арестант не стал отпираться, признал вину, и ему указали на угол возле входа: посиди пока там.

Третьего арестанта обвинили в злословии и попытке сексуального насилия в отношении благородной дамы. За такое могли кое-что отрубить, и обвиняемый стоял перед монахом, обливаясь потом. Сознаться? — лишишься сокровенного. Не сознаваться?

Первый Жан начал тихонечко поскуливать. Мастера стянули петли на его лодыжках и запястьях и вставили в центральный валик длинный рычаг. Потянули. Скрипнули верёвки, Жан задёргался, задышал и испустил зловонный дух, да так громко, что монах замахал перед носом рукой.

— Вставьте ему затычку, — потребовал он и вернулся к третьему арестанту. — Так, так, прелюбодей, стало быть. Сквернословил на жену сеньора де Ла Порта, а потом схватил её за руку…

— Не так всё было, нет.

— Не так? Но сеньор де Ла Порт утверждает, что ты пытался затащить жену его в спальню. Благо, он вернулся домой и спас супругу от твоих посягательств. Это явное нарушение десятой заповеди: не возжелай жены ближнего твоего.

— Да это она меня! Она возжелала!

— Ещё одна заповедь нарушена: не произнеси ложного свидетельства на ближнего твоего.

— Да не ближние они мне. Не ближние! Я конюх, конюх!

— Как же не ближний? Тут записано, что сеньор де Ла Порт давал тебе кров, пищу, одежду, а каждые три месяца выплачивал четыре су. Подтверждаешь? А ты в благодарность за это пытался силой овладеть женою его.

— Не так всё, не так… Да она всех слуг в доме… и не по разу. Этот сеньор де Ла Порт — рогоносец, каких поискать. А на мне она просто попалась. Он на рынок отправился, а она… и… Если бы я отказался, она меня…

— Не сознаёшься, стало быть. Ладно, — монах повернулся к столу. — Брат Даниз, займись сим прелюбодеем, да не жалей сил на него, покуда не признается.

Несчастного любовника поволокли к широкому креслу, усадили и привязали ремнями. Поднесли две доски, напоминающие разделочные, только с шипами и закруглёнными углами, приставили к колену и наложили сверху обручи. Если я правильно понял, это и был испанский сапог. Но прежде, чем горе-любовник начал орать, голос подал Жан с улицы Мясников. Его растянули на ложе в полный рост, верёвки натянулись. Стало слышно, как трещат суставы. Жан какое-то время терпел, но когда натяжение верёвок резко ослабили, он взвыл так, что встрепенулись огоньки светильников.

Монах благодушно кивнул и произнёс:

— Кто из вас Сенеген?

Стражник толкнул меня к столу. Монах взял очередной лист, прочитал, помолчал, снова прочитал и проговорил задумчиво:

— Вольгаст де Сенеген. Ясно. Почему в кандалах?

Ни к кому конкретно он не обращался, поэтому я ничего не стал говорить. Стражник замялся.

— Это приказ прево Лушара. Он считает, что Сенеген склонен к побегу.

Так вот кому я обязан кандалами. Но если уж я склонен к побегу, то вешать их надо было на ноги. То же самое сказал монах:

— Почему тогда кандалы не на ногах?

Стражник пожал плечами, дескать, кто вешал, с того и спрашивайте.

Доминиканец покачал головой и продолжил рассматривать меня. Лицо задумчивое, словно решал, чем порадовать: то ли дыбой, то ли теми приспособлениями, назначение которых я не понял. Впрочем, может сильно не задумываться, отпираться я не собираюсь. Сознаюсь во всём, что предъявят, и попрошу прощения за всё, в чём потребуют. Строить из себя героя не стану. А на суде посмотрим, кто крайним останется.

— Как с вами обращаются, господин де Сенеген?

Я прикусил губу. Странный вопрос. К чему он это? Хочет поразить меня добротой душевной, проявить сочувствие, успокоить, а потом прикажет ногти на руках рвать? Или… Что написано в том листе, который он только что прочёл?

— Ну, в сравнении с этими, — я кивнул на Жанов, — неплохо.

— Шутишь никак? Стало быть, жалоб нет.

— Как же нет? Есть. Кормят плохо, содержание не подобающее, опять же кандалы.

— Тюрьма. А ты как хотел, брат мой? Раз уж попал сюда, стало быть, виновен, — он кашлянул. — Но Господь готов простить тех, в кого верит. В тебя он верит, — монах покосился на бумагу. — Я бы сказал, он тебе доверяет. Причём доверяет до такой степени, что готов предоставить монастырского адвоката на предстоящих слушаньях.

Я бы отдал свою вечернюю пайку, лишь бы на минуту заглянуть в ту бумагу. Это моя индульгенция, сомневаться не приходилось. Кто-то в противовес мастеру Батисту защищал меня. Кто? Кто решился на такое? Я мысленно представил всех, кого позволила вспомнить память предыдущего носителя… Пустота. Никого, кто обладал бы достаточной властью. Может быть, друзья отца? Я часто видел их в нашем доме, когда вернулся из университета. Среди них мог оказаться кто-то, кто имеет связи при королевском дворе. Но какова сила этих связей в городе, поддерживающем англичан и бургундцев?

Оба Жана заорали в унисон, заставляя меня вздрогнуть. Глупцы, что ими движет? Палачи всё равно добьются своего и заставят признать вину, пусть даже надуманную. А если не заставят, то запытают до смерти. Взять хотя бы Жиля де Ре, сподвижника Жанны д’Арк. Сейчас он друг и фаворит Карла VII, но пройдёт несколько лет и его обвинят в колдовстве, содомии, убийстве сотен детей, богохульстве, будут пытать, вырвут признание и отправят на костёр. Никто не поверит в обвинения, потому что судить его будут враги, которые сейчас притворяются друзьями. Но тут главное — цель. Сразу после казни судьи раздербанят всё нажитое несчастным Жилем по своим карманам, и уж поверьте, дербанить будет что: три графства, три баронства, куртка замшевая. Три. Куртки…

— Согласен что ли, глухой брат мой? — тронул меня за руку монах.

Я вздрогнул.

— С чем?

— Подпиши.

Он протягивал лист. Это был другой лист, не индульгенция, но… Я ошибся? Меня опять заставляют продать дом в обмен на жизнь? На самом деле нет никаких друзей, нет защитника, я всё надумал, и меня ловко и уверенно подвели к