Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады - Елена Владимировна Ядренцева

Недавно он столкнулся с Сашей в коридоре – та спешила собирать ягоды, потому что в этом, по крайней мере, был заметный смысл. Раньше отец многое бы сказал по поводу, например, сока под ногтями, или царапин, если речь о ежевике, или малиновых клопов. Ведь всем известно: настоящая принцесса должна… ой, да чего она только не должна. Перчатки свои содержать в порядке. Ногти блюсти. Собачка у неё должна быть – так, нежная шерсть и благоухание. Занятия у неё не должны включать в себя ночное лазанье с балкона на балкон.

– О. – Они столкнулись, и отец остановился и всмотрелся с недоумением, будто пытался опознать, его ли это дитя, а если его – то почему такое вдруг потрёпанное, или – сколько ей лет (невыполнимая задача), или – что это вдруг она здесь делает, если должна быть в классной комнате. Начистоту – в классной комнате они с мамой с недавних пор держали нитки. – О, дочь моя. Ну-ка… – Он зашарил по карманам, совсем некуртуазно, не дневным движением; раньше такое можно было видеть или за завтраком, когда отец забывался, или на пикниках, когда на свете оставались они трое. – Ну-ка… о, вот, возьми. У тебя что, занятия уже закончились?..

Саша подумала: это леденец. Сейчас он возьмёт и протянет мне липкую сладость в лиловой или розовой обёртке, будто я их ещё люблю, будто я не могу сама купить сколько угодно в городе, будто бы мне есть дело. Но отец протянул складной нож с красной ручкой. Сбоку торчал не до конца вдвинутый штопор.

– Да бери же ты. – Её молчание он почему-то всегда принимал за возражение. – Используй, когда будет нужно. Против всех, против любого, кого знаешь, понимаешь?

Саша не очень-то понимала, как можно против всех использовать штопор, но нож взяла. Ручка после отцовской ладони была немного влажной.

Нож этот она положила под подушку, и штопор так и топорщился вбок – как мамин локон. И вот теперь вдруг мама призывала…

– Нам нужно уйти, понимаешь, ну? Совсем уйти. Развод потом, не развод, какая разница, а? Буду светлая беглая жена. Давай вставай, собирайся.

– Мам, зачем?

Мама уже вскочила и принялась осматривать её спальню – о, как же Саша это не любила. Мама видела: пыль, забытые чашки, какие-то вечно не те платья (или не там хранящиеся), книги тоже не очень те, и свитки в беспорядке почему лежат.

– Мам, что, игра началась?

Этой игрой мама пугала Сашу чуть не с детства. В игру – говорила мать – всё ускоряется. В игру случается всё что угодно. В игру нельзя стоять на месте. Ты точно проиграешь, но тебе будет весело, по крайней мере.

– Пошли, пошли!

У мамы, оказывается, был за спиной огромный полупустой мешок, и в этот мешок полетели сейчас: Сашин любимый белый плюшевый дракончик, носовые платки, носки – мам, это ношеные! – платье, ещё одно платье, лист бумаги…

Нелегко сохранять здравый смысл, когда мать, будто злая фея, является однажды на рассвете и сгребает в мешок всю твою жизнь.

– Мам, ты с ума сошла?

– Пойдём, пойдём, там разберёмся! – Мать махала рукой, и серьги на ней были какие-то самые простые – кольца, и не понять ещё, из серебра хотя бы или нет. – Просто хочу, чтоб у тебя было хоть что-нибудь на память на твою несчастную, понимаешь?

Тут Саша выбралась наконец из постели, поскольку мать полезла уже в ящики стола, и закричала:

– Мама, ну мам, ну дедушка расстроится!

– А мы к дедушке и идём, – ответила мама неожиданно спокойно, но ящик всё-таки задвинула. – Не ори мне тут.

Таким образом, в первую важную дорогу своей жизни Саша выступила в одном чулке, с грудой ненужных вещей, не выспавшись толком и не причесавшись. Потом мама расскажет: так всегда бывает, и хорошо ещё, что им не пришлось бежать через подземный ход, – но тогда просто шла с блестящими глазами, и Саша впервые в жизни замечала под ними синяки. Не исключено, что раньше мама просто замазывала их во сне, не просыпаясь или вставая рано-рано, пока отец ещё спал, это было бы в её характере; но также Саша знала, что мама выглядит безупречней всех, а в тот день – нет, не выглядела. Тяжело дышала. Оглядывалась, будто отец мог послать погоню и будто и так не нагнал бы их в своём же королевстве. Не нагнал.

Потом, уже став взрослой по своим меркам, Саша думала: худшего дня для первой встречи с Ференцем и вообразить было нельзя, и, конечно, поэтому он им и повстречался. Как иначе.

* * *

– Мама, мы что, пойдём через лес?

– А через что же нам ещё идти?

Каждая нянька и каждый учитель, каждая книжка и каждый не учтённый дворцом приятель, от сына поварихи до дочери торговки курами, знали и повторяли как молитву: в лесу – разбойники. Поэтому, если Саша туда отправится, пускай считает себя выпавшей из жизни навсегда. Из игры выпавшей (этим пугали те, кто знал про игру, а знали не все). Лучше изорвать платье, лазая в кустах, лучше поцеловаться с сыном конюха, лучше, в конце концов, потребовать сердце самого конюха (случались в древности такие прецеденты), – всё лучше, чем пойти в лес. Лес – запретен. Саша любила изучать запреты, но этот обойти так и не смогла. Поразительно всё-таки, как трудно найти время на свои дела, если вы вдруг наследная принцесса.

– Мам, там разбойники, вообще-то.

Вот наступает же какой-то такой возраст, когда родители сходят с ума. В четыре ваших года всё ещё нормально, в семь – нормально, к десяти начинает трескаться, а в двенадцать ваша же мать вдруг жмёт плечами, на которые всё ещё взвален мешок, и говорит:

– Да пусто там сто лет, они ушли. Зато отец наш туда точно не пойдёт.

– А что мешает ему подстеречь у опушки?

– Не успеет обойти. Это если вообще он нас с тобою хватится в ближайшее время.

Тут Саша даже замерла на месте, хотя они шли в высокой траве и Саша не хотела останавливаться, пока эта трава не сменится хотя бы хвоей. Коленки уже все были в царапинах. Мама увидела не сразу, всплеснула руками: ой, да конечно, надо было брюки надеть, ну что ты, что ты! – но на самом деле она и сама возражала против брюк, и сама шла в белом платье. Они обогнули фонтан, миновали садовый лабиринт – чем старше