Самайн у ведьмы пограничья - Уоллис Кинни

class="p1">Я медленно поднимаюсь с дивана и на цыпочках крадусь на кухню. Против октябрьской хандры, отягченной грозами и плохими мыслями, есть только одно лекарство. Я обхожу все расставленные по комнате резные фонарики и беру мамину книгу рецептов из ее угла. Дрожащей рукой листаю страницы, пока не нахожу нужный. Мамин фирменный горячий шоколад с соленой карамелью.

Тихонько покашляв, чтобы прогнать комок в горле, я принимаюсь за работу, в точности следуя указаниям. Молоко, сливки, карамель, какао-порошок и специи – все смешать в большой кастрюле на огне. Мерлин просыпается и запрыгивает на стойку рядом со мной, наблюдая, как моя деревянная ложка чертит бесконечные круги в плавящейся смеси. Я добавляю последние крупицы золотых хлопьев и несколько порций виски, представляя, как тепло от камина наполняет коттедж и не дает буре пропитать стены своей сыростью и унынием.

Напиток готов. Воздух вокруг меня становится густым, теплым и пахнет взбитыми сливками.

Мэтью все еще спит в кресле. Я осторожно ставлю перед ним на столик кружку в форме тыквы. Беру одеяло, которое оставила на диване, и накрываю ему ноги – осторожно, чтобы случайно не разбудить. Делая глоток из своей чашки, наслаждаюсь разливающимся в груди теплом, а рот наполняется восхитительной смесью шоколада и карамели. С трудом заставляю себя не спешить, ведь мне так сильно хочется избавиться ото льда, который осколком засел в моем сердце. Но я знаю, что не стоит поглощать эту божественную смесь слишком быстро. В противном случае у меня будет адски болеть живот.

Я ставлю кружку на кофейный столик, чтобы она остыла, и подбрасываю дров в огонь. Но быстро оставляю рутинную работу. Рядом с пустым камином лежит гримуар. Именно там, где я его оставила прошлой ночью.

Екает сердце при воспоминании о том, как Мэтью обнимал меня, пряча от кошмара этих страниц. Тогда я уткнулась лицом в изгиб его шеи, промочив и без того испорченную рубашку своими слезами. А теперь вздрагиваю, задаваясь вопросом, не причинила ли ему боль, когда прижималась так плотно. Но он не жаловался. Просто сидел со мной, гладил меня по голове и бормотал успокаивающие слова, которые я все равно не слушала.

Хмуро смотрю на книгу, размышляя, как лучше ее сжечь. Неужели один дурацкий предмет мог настолько вывести меня из равновесия? И с какой стати он продолжает оказывать на меня влияние?

Хватаю длинные спички, чиркаю одной и наблюдаю, как кончик вспыхивает пламенем. Беру гримуар в другую руку и смотрю на него, пока спичка не догорает. Раздраженно вздохнув, чиркаю новой, решив поджечь том и покончить с этим. Но снова колеблюсь.

Я задуваю спичку, открываю книгу на той странице, которая так ошеломила меня прошлой ночью, и сразу же натыкаюсь на рисунок отца. Вопреки предупреждению Мэтью обвожу пальцами знакомые черты.

Ко мне приходит воспоминание. Разговор, который я подслушала, будучи совсем маленькой. Мне захотелось раздобыть каких-нибудь вкусностей, и я вышла из своей комнаты уже сильно после того, как меня отправили спать. Мама сидела на кухне особняка вместе с бабушкой Гудвин, и они что-то напряженно обсуждали.

– Ты должна прекратить это, Сибил. Ведьма, которая лжет самой себе, никогда не добьется успеха. Магия без правды бессмысленна, – заявила бабушка своим чопорным тоном, однако голос ее дрогнул.

Моя мать, которая как раз носила под сердцем Селесту, тихо ответила:

– Это и есть самое главное преимущество того, чтобы быть ведьмой, мама. Мы сами решаем, что является правдой.

Я так и не услышала конца их разговора. Отец застукал меня возле кухни, подхватил на руки и унес в свой кабинет, где мы с ним вдвоем распили чашку маминого горячего шоколада. Это одно из немногих воспоминаний, которые у меня о нем остались.

Сердце сжимается. Он так любил смеяться. Неужели все это было притворством? Все эти годы любви и преданности. Стал ли мой отец жертвой принуждения? Его заставили зачать детей для моей матери и пожертвовать семейное состояние роду Гудвин?

Нет, такого не может быть. У рабов принуждения мертвые глаза и нет чувства юмора. Мой отец до болезни был так полон жизни и любви. Неужели приворот? Я столкнулась с такого рода магией, когда Миранда на выпускном случайно исполнила песню сирены своему кавалеру. Он повсюду следовал за ней в любовном тумане, но только одну ночь. С другой стороны, воздействие магии крови более прочное. Оно вызывает длительную одержимость, вожделение на грани безумия.

Нет, тоже бессмыслица. Мой отец не был сумасшедшим или одержимым. Так почему его изображение попало в число тех, кто, как я могла только предположить, стали жертвами моей матери? И тут я возвращаюсь к самой мрачной из версий. Возможно, болезнь моего отца, связанная с кровью, не была естественной.

Я переворачиваю страницу, потом следующую и следующую. Еще инструкции по ритуалам, новые заклинания, свыше дюжины способов убить человека, обратив против него его кровь, – каждая запись еще более жестокая, чем предыдущая. Меня подташнивает. Кровь скольких людей запятнала эту книгу? Я открываю другую страницу, ближе к концу. Она непохожа на другие. Запись в дневнике сделана черными чернилами, почерком моей матери, но не тем красным пигментом, которым заполнен весь прочий гримуар. Дата вверху страницы заставляет мое сердце учащенно забиться. Февраль того года, когда я родилась. Это один из пропущенных дней из ее дневника в книге рецептов.

– Конечно, – выдыхаю я. Мерлин мягко кладет лапу мне на ногу. Я смотрю на него. – Она вела дневник здесь, когда писала о запретной магии. Не могла рисковать, чтобы кто-нибудь прочитал ее книгу рецептов и узнал, что она задумала.

Мерлин тычется носом мне в руку. Я чешу его между ушами и начинаю читать.

25 февраля

Уильяму становится все хуже, и он отказывается от лечения. Я ходила к врачам, умоляла их продолжать помогать ему. А вот наш пастор все твердит мужу смириться с его участью, хотя я сто раз просила так не делать. Что бы я ни готовила, ничего не помогает. Ему становится все хуже и хуже. У меня нет сил. Только благодаря Уинифред появился этот новый шанс. Я обещала ей, что не упущу возможность. И не упущу. Ради Уильяма. Ради маленькой девочки, растущей внутри меня. Ради нашей семьи.

Я дважды перечитываю запись, мои глаза бегают по предложениям, слова приходят ко мне обрывками.

– Уинифред.

Я тихо закипаю. Ничуть не удивлена, что она причастна к произошедшему, но подтверждение догадок все равно бесит. На следующей странице ждет еще одна запись в дневнике, датированная четырьмя годами позже предыдущей.

31 мая

Уильяма больше нет. Это мое наказание. Через несколько дней после того, как я сказала Ему, что не выполню нашу сделку, что не могу так поступить со своей дочерью, Уильям подхватил лихорадку. Независимо от того, что я готовила, независимо от того, как я пыталась использовать Гвэд, Его гнев пересиливал все. И мне придется жить с последствиями. Миранда храбрится ради меня; я знаю, она так старается быть сильной. Но Ребекка говорит, дочка плачет, когда меня нет рядом. Геката, как всегда, сердится. А я оплакиваю невинную маленькую Селесту, которая никогда не узнает своего отца. Я в растерянности. Не могу сделать ни шагу, чтобы защитить Гекату, не опасаясь дальнейшего возмездия. Я заперта и связана нитями, которые не могу распутать. По крайней мере, здесь, на этих страницах, мои мысли теперь в безопасности. Я извлекаю уроки, которым Он меня научил, и обращаю их против него. Король, Что Внизу, больше никогда не узнает моих секретов.

На следующей странице есть еще одна запись, на этот раз всего через год после предыдущей.

13 июня

Он становится слабее. Я уверена в этом. Мои сны более беспорядочные, менее конкретные. А после Белтейна они и вовсе прекратились. Возможно, мне не придется встречаться с Ним снова