Русская Америка. Сухой закон 4 - Михаил Дорохов

по сторонам. На крыльцо чёрного хода вышла жена. Марсо вдруг увидел рядом с ней на деревянной опоре воткнутый нож и газету. Дин поднялся и на негнущихся ногах подошёл к ним. С первого раза достать клинок не удалось. Это же какая силища была у того, кто загнал лезвие так глубоко?

Чиновник развернул газету. В руках оказалась «Нью-Йорк. Факты». А на полях крупными печатными буквами было выведено:

«Думаю, теперь мы услышали друг друга?»

Изотта Фраскини (Isotta Fraschini) 1920 года. Вот такую красавицу пришлось спалить. Чуть позже в тг-канале https://t. me/doroxovfantastic выложу более поздние варианты.

Глава 14

Миттельшпиль в Нью-Йорке

Спустя сутки. Бронкс. Нью-Йорк.

Утро выдалось на редкость малоприятным. Морозный воздух, пришедший с севера, гулял по прямым, как стрела, улицам Бронкса, заставляя редких прохожих кутаться в пальто и спешить по своим делам как можно скорее. Но на одной из улиц время словно остановилось. Здесь царила траур, разбавленный горьким запахом сажи и угля из бесчисленных труб домов.

Чёрный, лакированный катафалк с зеркально-блестящими бортами, запряжённый парой вороных лошадей с плюмажами на головах, полз, словно корабль по застывшему снежному морю. На козлах возница, закутанный в чёрный бушлат, лишь изредка щёлкал кнутом, и тот трещал в морозном воздухе с каким-то чуждым для воцарившейся тишины звуком. На катафалке среди цветов покоился гроб. Дубовый, тяжёлый, обитый тёмно-бордовым бархатом.

В гробу лежал Вольга. Погибший на чужой земле, оставаясь верным своему долгу и службе. Теперь его «пост» был окончен.

За катафалком, растянувшись на добрых полсотни метров, шла процессия. Несколько десятков мужчин в одинаковых тёмно-серых пальто и непокрытыми, несмотря на холод, головами. Шляпы покоились в руках. Люди будто двигались строем, их шаг был тяжёлым и мерным, словно все «поймали такт» в этом медленном последнем марше для их сослуживца. Это были сотрудники моего охранного агентства. Я же шёл за гробом. Не проводить Вольгу в последний путь я не мог. Он положил свою жизнь в фундамент хрупкого мирка, что я день за днём выстраивал здесь, на чужбине.

Бронкс молчаливо наблюдал. В окнах многоквартирных домов возникали лица — любопытные, задумчивые, недоумевающие. Дети замирали, прижавшись к матерям. Некоторым было невдомёк: кого хоронят с такими почестями. Но значительная часть мигрантов из России, вырвавшихся из кровавого вихря Гражданской войны, знали, что в гробу лежит человек, принадлежащий к когорте тех, кто незримо оберегает их сон и спокойствие в Бронксе. Это боро Нью-Йорка уже достаточно хорошо понимало — кто является истинным хозяином района. В офис «Соколов и Ко» периодически приходили за помощью. Скоро заработает местный «совет общины», что разгрузит моих людей. Я буду финансировать его и опосредованно помогать соотечественникам в мелких бытовых делах.

Катафалк свернул и, утопая колёсами в рыхлом, грязном снегу, остановился перед заснеженной дорожкой ко входу на кладбище.

Возница спрыгнул с козел, щёлкнул замками бортов, и шестеро мужчин из «свиты», включая капитана Синицына, подошли к повозке. Их движения были чётко выверены. Трое с одной стороны, трое с другой. Одновременный глубокий вдох. Тихий, отрывистый счёт Синицына. И тяжёлый гроб лёг на плечи.

Они понесли его по дороге к свежевырытой могиле, чёрная яма которой зияла на белом поле, как незажившая рана. Шаг их был медленным и торжественным. Снег хрустел под сапогами. Капитан Синицын, державший правый передний угол, угрюмо смотрел прямо перед собой.

Гроб установили на деревянные подпорки над могилой. Наступила тишина, нарушаемая лишь завыванием ветра в голых ветвях дубов да чьим-то сдавленным всхлипом немногочисленных женщин из процессий.

Прощальные речи. Синицын говорил о долге, о верности, о братстве, которое сильнее смерти. Его слова были сухи, лаконичны и полны простотой. Которая сейчас и была нужна. Капитан отдавал последние почести солдату. Затянулся распев батюшки. В моей голове всё это казалось какими-то далёкими…

Наконец, верёвки скрипнули, и гроб начал свой медленный спуск в темноту. Казалось, это длилось вечность. Я бросил в могилу горсть мёрзлой земли. Она ударилась о крышку с глухим стуком, который отозвался эхом в сердце. Мужчины по одному подходили и бросали землю вслед за мной.

А когда бордовый бархат скрылся из виду, и первые лопаты с грохотом начали засыпать яму, капитан Синицын обернулся и отдал тихую команду.

Из процессии вышла дюжина человек. Они построились в шеренгу. И тут же, прямо на кладбище, они сбросили свои серые широкие плащи. Под ними оказалась форма. Те шинели, в которых они когда-то вынуждены были покинуть родную землю и которые бережно сохранили. Потёртые но начищенные до блеска ремни, сапоги. Память о другой жизни. Винтовки сверкнули сталью в лучах зимнего солнца.

Команда Синицына прозвучала громко и чётко, разрезав кладбищенскую тишину:

— Пли!

Первый залп грянул, как удар грома, заставив сорвавшихся с деревьев ворон взметнуться в небо с испуганным карканьем. Эхо прокатилось по заснеженным холмикам, отражаясь от мраморных надгробий.

— Пли!

Второй залп. Дым заклубился в морозном воздухе, смешиваясь с паром от дыхания людей. Запах пороха ударил в нос.

— Пли!

Третий, прощальный залп. Последний салют русскому солдату на американской земле. Пронзительная тишина, в которой стоял лишь тонкий звон в ушах.

Меня тронули за руку. Кислов одними глазами показал куда-то за ограду. Мой взгляд скользнул по дальним аллеям кладбища, по силуэтам склепов и памятников. И там, у чугунных ворот на обочине, я увидел машину. Это был невзрачный тёмно-синий «Форд». А рядом с ним, прислонившись к крылу, стоял человек в длинном пальто и шляпе-котелке. В руках у него был блокнот, и он что-то в нём черкал.

Даже на таком расстоянии я узнал его. Инспектор Курт Кэмп. Из центрального управления полиции Нью-Йорка. Тот, что постарался упечь меня в распределительную тюрьму штата.

Наши взгляды на мгновение встретились. Кэмп не отвернулся. Коп лишь чуть приподнял шляпу в насмешливом жесте и снова принялся что-то строчить в своём блокноте. Что ему тут нужно? Опять выполняет чьи-то гнусные поручения?

Когда всё закончилось, я направился в сопровождении Кислова к своему Паккарду, припаркованному за оградой кладбища. Уже садясь в машину, я бросил взгляд на инспектора. Тот бодро отсалютовал мне:

— Быстро вы вышли на свободу, мистер Соколов!

Я остановился около открытой двери:

— Вроде, это не ваш участок, инспектор? Новые неотложные дела в Бронксе?

— Смотрю, как нарушается общественный порядок! Стрельба может напугать жителей! — ухмыльнулся Курт.

— Ну так оштрафуйте нас, — произнёс я, — Или что там полагается за это?