Господин Тарановский - Дмитрий Шимохин

Найдан-ван восседал на почетном месте, на груде ковров, как настоящий степной владыка. Вокруг него, плечом к плечу, сидели его нойоны и военачальники — суровые, обветренные лица, блеск глаз, руки, по-хозяйски лежащие на эфесах сабель. Напротив расположились мы — я, Гурко, Чернов, Изя и несколько моих офицеров.

Началось все с елея. Нойоны наперебой славили «Белого Нойона», чей небесный огонь сокрушил стены врага, и своего «Великого Хана», который повел их в бой. Тосты, здравицы, клятвы в вечной дружбе. Казалось, мы были единым кулаком, способным пробить любую стену.

Но я знал, что это иллюзия. И мне нужно было разбить ее сейчас, пока она не погубила нас всех.

— Братья! — я встал, не дожидаясь окончания очередного цветистого тоста. — Ваша доблесть велика, и слава вашей победы уже летит по степи. Мы вырвали у тигра один клык.

Я подошел к столу, где лежала развернутая карта Империи Цин.

— Но сам тигр еще жив. Он ранен, он отвлекся на битвы на западе и юге, где его терзают другие охотники. Но он обязательно вернется. И когда он вернется, он придет не с одним гарнизоном. Он придет с огромной армией, с пушками, с тысячами солдат. И тогда он сожжет всю степь. Он не оставит в живых никого, кто посмел поднять голову.

В юрте повисла тишина. Улыбки погасли. Я говорил жестокую правду, о которой они в угаре победы старались не думать.

— Чтобы убить тигра, нужно бить в сердце, — я с силой ткнул пальцем в точку на карте. — Наш единственный шанс выжить — идти и бить его. Сейчас! Пока он слаб. Пока его армии связаны боями с тайпинами и дунганами. Мы должны соединиться с нашими союзниками. Только свергнув маньчжурскую династию, мы обретем настоящую, а не временную свободу.

По рядам нойонов прошел недоуменный ропот. Для них то, о чем я говорил было что-то далекое, почти мифическое, как Луна. Их мир заканчивался там, где кончались пастбища их рода. Идти за тридевять земель, в чужую, враждебную страну, полную миллионов китайцев, казалось им безумием.

Найдан-ван выслушал меня с каменным лицом. Он не перебивал, но я видел, как тяжелел его взгляд. Когда я закончил, он медленно поднялся.

— Белый Нойон, твоя мудрость велика, — начал он, и его голос был спокоен, но тверд, как гранит. — Твои глаза смотрят слишком далеко. Так далеко, что ты не видишь змей у себя под ногами.

Он подошел к столу, но смотрел не на карту Китая, а на карту Монголии, лежавшую рядом.

— Мы взяли Улясутай. Это великая победа. Но что дальше?

Его палец прочертил линию вокруг нашего района.

— Нойон Дамдин, что кочует на востоке, до сих пор не прислал своих воинов. Князь Цэрэн, чей улус на севере, шлет тайных гонцов в Ургу, к цинскому амбаню, уверяя его в своей верности. Они ждут. Они, как шакалы, сидят по холмам и ждут, когда мы уйдем в твой далекий поход.

Он обвел взглядом своих нойонов, и те согласно загудели, кивая.

— И как только наши спины скроются за горизонтом, они ударят. Они придут в наши стойбища, которые останутся без защиты. Они сожгут наши юрты, угонят наш скот, заберут наших жен и детей в рабство. Кто их остановит? Твои пушки будут под Пекином, а наши дома будут гореть здесь.

Это был аргумент, против которого у меня не было возражений. С точки зрения феодала, правителя своего улуса, он был абсолютно прав. Защита своего дома важнее любой геополитики.

— Сначала, — чеканил Найдан-ван, и в его голосе зазвучала сталь, — мы должны стать хозяевами в собственном доме. Привести всех нойонов к покорности. Заставить их присягнуть мне или уничтожить. Только когда вся степь, от Улясутая до Урги, будет под одним знаменем, моим знаменем, мы сможем говорить о походе на юг. Не раньше.

Я слушал его, и внутри меня поднималась глухое, тяжелое раздражение. Я смотрел на этого мощного, умного степняка и видел перед собой не великого хана, а мелкого феодала.

«Он мыслит масштабами пастбища, — билась в голове холодная, злая мысль. — Он видит соседнего нойона, который может угнать табун лошадей, и считает это главной угрозой. Он не понимает, что такое Империя. Он не понимает, что такое государственная машина, которая, если дать ей время провернуть шестеренки, перемелет нас в муку. Он хочет играть в „царя горы“, пока на горизонте собирается цунами».

Я медленно подошел к столу, налил себе кумыса, выпил, не отрывая взгляда от глаз Найдана. И заговорил, негромко, но веско, так чтобы каждое слово падало в тишину юрты, как камень в пустой колодец.

— Ты хочешь стать хозяином в доме, Найдан, — произнес я с ледяной усмешкой. — Это похвально. Вот только ты забыл, что твой дом уже горит.

Нойон нахмурился, но промолчал.

— Ты думаешь, у тебя есть время гоняться за соседями? — я обошел стол и встал рядом с ним. — Ты думаешь, Цин будет ждать, пока ты разберешься, чей баран на чьей траве пасется? Ты глупец, если веришь в это.

По рядам монголов прошел ропот. Назвать нойона глупцом в его же ставке — это было на грани фола. Гурко напрягся, его рука скользнула к кобуре. Но я даже не обернулся.

— Пока ты будешь тратить порох и кровь своих лучших людей на осаду деревянных острогов твоих соседей, — продолжал я жестко, рубя правду-матку, — Пекин соберет армию. Не этих гарнизонных крыс, которых мы перебили здесь. А настоящую армию. С пушками, которые отливают по европейским чертежам. С генералами, которые учились убивать таких, как ты.

Я ткнул пальцем в карту, в желтое пятно пустыни Гоби.

— Весна — это наше единственное окно. Пока перевалы открыты, пока в колодцах есть вода, пока Цин в панике. Если мы застрянем здесь, мы потеряем год. А через год, мой друг, ты станешь хозяином не степи, а огромного кладбища. Они придут и вырежут вас всех. Под корень. Вместе с твоими новыми вассалами, которых ты так хочешь покорить.

Я выпрямился, глядя на него сверху вниз.

— Ты боишься удара в спину от соседа? Бойся удара в лоб от Цинской Империи! Соседа можно купить или запугать. Империю можно только уничтожить. Но ты, похоже, предпочитаешь быть первым парнем на деревне за день до ее сожжения.

Мои слова были жестоки, но это была правда. Та самая правда,