Слезы небожителей - Эйси Джей Миллс

Ознакомительный фрагментЛеона снова упал на символ… Тот не зря показался ему знакомым. Открыв нужную страницу в дневнике, Леон бросил снимок рядом с рисунком отца. Это был тот же самый знак, значение которого все еще оставалось загадкой для юного исследователя. Записи рядом были на неизвестном языке, расшифровать их ему было не под силу, но тем не менее Леон наконец почувствовал облегчение. Он увидел, какое воодушевленное выражение приобрело его лицо, отраженное в зеркале. Наслаждение от новой тайны вспыхнуло во взгляде. Леон усмехнулся и нервно откинул русые пряди со лба, явив своему отражению разноцветные глаза, один из которых был цвета темного золота, а второй – полуночной фиалки.

Спустя столько лет он сдвинулся с мертвой точки. От переполнявших душу эмоций Леон даже забыл о боли и рассмеялся…

Настойчивый стук в дверь разбудил Леона ранним утром. Он уже догадывался, кто это: только два человека могут прийти в столь раннее время, и один из них сейчас должен быть занят на кухне… Самаэлис вытянул ноги, затекшие от сна в позе калачиком, усталым зевком отдал дань остаткам сновидения и с трудом заставил себя подняться, чтобы впустить упертого посетителя. Его отбитые ягодицы и отлежанный бок мгновенно напомнили о прошедшей ночи.

Вчера он долгое время рылся в записях отца, но тщетно – большая часть оказалась зашифрована. Леон так упорно ломал себе голову, что уснул почти под утро, даже не сняв уличной одежды. Зато сейчас, открывая дверь незваной гостье, юноша был при параде: немного растрепан и помят, но зато в одежде.

Николь стояла с латунным подносом в руках и ослепляла улыбкой, а в больших глазах цвета янтаря отражалось непривычное Леону радушие. Ее длинные золотые локоны светились так ярко, что казались продолжением солнечных лучей, а белое ученическое платье и ленты в волосах добавляли образу ангельское очарование и невинность.

– С добрым утром! – хихикнула она и протянула Леону поднос с чашкой чая и горячей пышной булочкой. – Миссис Биккель оказалась так занята на кухне, что не смогла найти минутки, чтобы отнести тебе завтрак, поэтому я любезно предложила свою помощь.

– Любезно? А разве не потому, что ты желала стащить свежую выпечку еще до завтрака?

Леон впустил девушку в свою комнату и указал на прилипшую к ее щеке хлебную крошку. Пойманная с поличным воспитанница ойкнула и быстро смахнула улику.

– Ладно, раскусил. «Леди не пристало столько есть, иначе платье может стать не впору!» – вот что сказала бы мадам Тулле, узнав об этом. А что я могу сделать, если голод не дает мне спать по ночам? – буркнула Николь и со скрещенными руками плюхнулась на кровать. – Я слышала, что она и тебя вчера успела наказать.

– Слухи быстро расходятся, – вздохнул юноша, разломил булочку и протянул Николь половинку. – Как бы сказала мадам: «Мышка высунула нос за сыром, да по носу и получила».

Он изобразил наигранный французский акцент, чем повеселил их обоих.

– Я слышала от кухарок, что мадам приказала лишить тебя ужина. Чем ты ее разгневал? Снова пробрался в библиотеку в ночное время или сломал новые грабли?

Николь заинтересованно хлопнула редкими светлыми ресницами и стала болтать ногами, потому как почти не касалась белыми туфельками пола. Юная леди не обладала высоким ростом и едва доставала Леону до подбородка, и всякий раз раздражалась, когда ей об этом напоминали. В такие моменты она была похожа на белого крольчонка, фырканье которого сложно воспринимать, как угрозу. Леон даже ловил себя на мысли, что для шестнадцатилетней девушки она по-детски мила и невинна. Впрочем, в этом и было ее очарование, потому как она смотрела на Леона без завесы сплетен.

– Нет, снова пробрался в музей Ван’Адлера.

Леон равнодушно пожал плечами, взял с подноса чашку и вдохнул аромат. Горечь чая с утра проясняла разум, поэтому миссис Биккель по его просьбе всегда заваривала напиток дольше обычного и никогда не клала сахар. А вот Николь такой чай не любила и морщила вздернутый носик даже от запаха; она отсела подальше и принялась жевать свою половину булочки всухомятку.

– Что-нибудь нашел? – как бы невзначай поинтересовалась девушка, но от Леона не укрылось то, как она стала натягивать манжету на кружевной перчатке.

– Нашел, но пока не знаю, что именно.

– Так покажи мне, может, я смогу помочь! – загорелась она, но Леон быстро охладил ее пыл.

Втягивать ее в свое расследование он не желал и всячески избегал любопытства юной воспитанницы, но с каждым разом уворачиваться от ее вопросов становилось все сложнее. Николь умела быть настойчивой, когда это было нужно, но совершенно не обладала терпением, что зачастую присуще девушкам из высшего общества. Сделав вид, что он посмотрел на часы, которых у него никогда в каморке и не было, Леон увел разговор в другое русло:

– Скоро подъем. Тебе нужно вернуться, пока мадам не заметила твое отсутствие. Ты же не хочешь выслушивать часовую лекцию, почему юной леди нельзя оставаться наедине с юношей, да еще и в маленькой комнате?

– Я и без тебя знаю, чем это чревато! – поджала губы Николь.

Девушка спрыгнула с кровати и, приоткрыв дверь, осмотрелась. В коридоре было слышно, как бегает прислуга, подготавливая пансион к занятиям, поэтому, улучив момент, Николь выбежала и спряталась за угол. Ее способностям можно было позавидовать: втянув живот, она почти слилась с бледно-зелеными обоями с гранатовым узором – и мимо проходящая горничная даже не заметила нарушительницу распорядка за угловой пилястрой.

– Прощаться не буду. Если попадешься, то составишь компанию мне в вечернем посте, – отсалютовал вдогонку Леон.

Но Николь лишь показала язык, высунувшись из-за стены, и побежала в сторону ученических спален, куда с минуты на минуту должна была прийти управляющая, чтобы разбудить воспитанников и отправить на завтрак сразу после утреннего умывания.

Пока никого из зазнавшихся богачей не было видно на горизонте, Леон решил прошмыгнуть в уборную комнату для прислуги и привести себя в порядок. Хотя людям рабочего класса не полагалось иметь такие современные удобства, хозяйка пансиона – леди Констанция Аверлин – была придирчива к гигиене и требовала соответствия не только от воспитанников, но и от прислуги. Она создавала вид надменной и горделивой женщины, которой нет дела до других, но за этим обликом стояли правильные цели. Благодаря ей обслуживающий персонал и особняк пансиона были чище королевского дворца.

И прямо сейчас Леон смотрел на ее портрет на стене. Леди Бланш – так ее называли ученики пансиона за избыточную любовь к белому цвету. Это была женщина тридцати пяти лет с прекрасными золотыми локонами и глазами цвета пасмурного неба. Леди Аверлин обладала прекрасной фигурой и всегда подчеркивала ее платьями из дорогих тканей, а особенно обожала кружево и оборки, любовь к которым прививала и своей племяннице – Николь Аверлин.

Леон ценил дружбу с племянницей хозяйки, правда, зародилась она задолго до того, как Констанцию стали называть владелицей пансиона. В то время здесь всем заправляла Катерина Аверлин – матушка Николь, но чуть больше двух лет назад ее сгубила нервная лихорадка. Этот случай объединил Николь и Леона: ничто не роднит сильнее, чем схожая утрата.

Ванная комната встретила его холодом и мраком. Пара умывальников стояла у стены: простые белые, ни в какое сравнение не шли с узорчатыми раковинами в ванной комнате хозяйки,