Старые недобрые времена 2 - Василий Сергеевич Панфилов

На маленьком столе у окна — большой кувшин с кипятком, черпак и ведро, заполненное холодной водой примерно на треть, ну и, разумеется, кусок мыла — серого, вонючего.

— Однако, — озадачился он, не вполне понимая, как здесь, собственно, мыться, не наплескав воды на пол и главное — на кровать. Впрочем, справился…

— Д-дубак, — простучал Ванька зубами, косясь в сторону окна, из которого вполне ощутимо тянет ледяным сквозняком, и растираясь полотенцем, — чтоб не свалиться потом с простудой после такой помывки!

Одевшись в чистое и спустив вниз ком грязного белья, свалив его у двери, он получил приглашение к трапезе — так, во всяком случае, он предпочёл расценить взмах половником в сторону стола и поджатые губы фру Эллы.

— Данке, — неловко буркнул он, стараясь не глядеть в глаза полудурошной тётке.

Трапеза немудрёная — рыба да картошка, и не то чтобы прям вкусно, но — много. А чуть погодя фру Элла поставила на стол кофейник, молочницу и сахар в сахарнице, большую фарфоровую чашку с надколом на ободке и печенье — не слишком свежее, но — сладкое и достаточно вкусное, и Ванька, отмытый и сытый, осторожно поверил, что всё у него будет — хорошо…

… пусть и не сразу.

Спал он не слишком спокойно, но крепко, проснувшись с тяжёлой, но, в общем, ясной головой, ноющими мышцами и суставами, ощущая себя полуразобранным и вымотанным, и не то чтобы (ха!) бодрым, но хотя бы, чёрт дери, живым…

До этого, как он ни держался, как ни храбрился, но некое ощущение ненастоящести, потусторонности, постоянно держалось где-то на краю сознания. Настроение, несмотря на то, что ничего ещё не закончилось и впереди у него не самая простая часть квеста, боевитое и уверенное… почти.

— Гутен таг, фру Элла, — с вымученной доброжелательностью поздоровался он, спустившись вниз, но хозяйки на кухне нет.

— Ну и слава Богу, — пробурчал он, потягиваясь и некрасиво, с вывертом и завыванием, зевая, — с такой ёбнутой в одном доме — как на пороховой бочке с папиросой сидеть!

— С другой стороны, — он философски пожал плечами, вспомнив, что сейчас в каждом доме гостят люди, желающие покинуть пределы гостеприимного, так сказать, Отечества… и тот факт, что фру Эллу её родственнику пришлось натуральным образом уговаривать принять постояльца, — могло быть и хуже!

Хозяйка хоть и отсутствует, но кофейник и накрытые миской какие-то булочки, вот они. Как выяснилось чуть позже, булочки пресные и совершенно безвкусные, но — с маслом…

… масло, правда, он нашёл, только когда поел, и как это бывает у мужчин, на вполне очевидном месте.

Отсутствием хозяйки Ванька нимало не расстроился, и, собрав в багаж выстиранное и уже высохшее у печки бельё, отправился на поиски давешнего почтмейстера, дабы не было потом разного рода… инсинуаций.

Погода с утра ветреная, злая, но притом на удивление безоблачная. Пряча физиономию от порывов ветра, он прошёлся по посёлку — без особой, признаться, нужды, а движимый скорее долгом туриста, который и не хочет ехать на эту чёртову экскурсию, предвидя скуку, но раз уж уплочено…

— Уезжаете, герр Ковальски? — для почтмейстера, встреченного (кто бы мог подумать⁈) непосредственно у здания почты, судя по всему, утро началось куда как раньше, чем у попаданца.

Он отвратительно бодр, румян и пребывает в прямо-таки солнечном настроении, то и дело весело щурясь куда-то в небо, не иначе как на бледное северное солнце, которое в южных краях сошло бы разве что за луну.

— Да, герр Ульссон, — отозвался попаданец, машинально покосившись, вслед за собеседником, наверх, и не обнаружив там решительно ничего для себя интересного, — Ничего не имею против вашего чудесного острова, но знаете ли, для меня даже тень Российской Империи достаточно осязаема и неприятна.

— Понимаю вас, герр Ковальски, — хохотнув, отозвался почтмейстер, — Нам, шведам, пришлось жить под властью этих…

Не договорив, он поморщился, сделав руками странный жест, будто сбрасывая налипший сор.

' — Зараза, — весело и зло подумал попаданец, — вот как такое может быть? Я к Российской Империи отношусь ничуть не лучше, но мне — можно! А когда при мне иностранец ругает, аж зубы ноют, так неприятно!'

Отдав седому, как лунь, возчику полтину серебром, Ванька занял своё место в повозке, вынудив потесниться на скамье двух мужчин, как выяснилось чуть позже, эстонцев. Багаж, с некоторым сомнением, пришлось засунуть под скамью, а ноги поставить на грубо сколоченный деревянный ящик с ещё живой рыбой, и только он успел угнездиться на своём месте, как повозка тронулась, покатившись по неровной каменистой дороге.

Сидеть пассажирам полагается спиной к кучеру, обозревая ящики и корзины с рыбой, да ме-едленно уплывающий вдаль горизонт. Из развлечений — ухабы, полёт чаек в небе, песенные завывания возчика, перемежаемые невнятными бурчаньями, покашливаниями и отхаркиваньями, да разглядывание каменистых пейзажей, среди которых время от времени можно было заметить отдалённо стоящие дома. Апофеозом экскурсии стали две встреченные по дороге повозки и недолгие переглядки с их водителями.

В самом начале Ванька сделал попытку разговорить эстонцев, но те, зажатые и неловкие, на русском почти не говорили, а их немецкий был таким бедным и жаргонным, что вскоре они, к взаимному облегчению, прекратили всяческое общение. Попаданец, скучая, старался не косится в их сторону вовсе уж рьяно, да гадал лениво, не зная, чем себя занять — в какой степени родства находятся эти двое.

Наконец, вдали показалась крепость Бомарсунд — огромное, восхитительно-циклопическое, бессмысленное сооружение, носящее следы не такой уж давней битвы, но впрочем, не слишком значительные. Кое-где щербины от ядер на стенах, следы копоти, да, Ванька подозревает, на земле наверняка остались осколки ядер и пули.

Последних, к слову, вряд ли слишком много — свинец недёшев, и большую его часть собрали если не сами солдаты, ставшие здесь лагерем, то местные жители, весьма дружелюбно встретившие победителей.

И очень много флагов, трепещущих на ветру, рвущихся в Небо, хлопающих полотнищами и прямо-таки кричащих — это Мы Победили! Британские, французские, сардинские, и…

… Османской Империи, и последнее Ваньку почему-то покоробило. Чёрт его знает… наверное, он привык воспринимать Турцию как нечто вторичное, и — победители…

Не родная, не любимая, ненавистная ему Российская Империя… но от чего тогда горечь во рту и мыслях? С трудом, и, наверное, не до конца, он постарался выкинуть эти мысли из