Судьба Одина - Скотт Оден

Малыш перестал скрести ножами и поднял голову. Блартунга стоял чуть поодаль, прячась в тонкой тени Снаги. Гримнир наслаждался запахом их страха. Однако, к его чести, Снага встретил его взгляд, не дрогнув. Его взгляд был острым и расчетливым. Гримнир обнажил свои пожелтевшие клыки:

— А что, если это я? Что такого в этом имени, что заставило вас изменить свое мнение, а? Что вы слышали?

— О, мы слышали, что он хороший парень, — ответил Снага. — Надежный парень. Такому мы бы разрешили пересечь нашу землю. Даже предложили бы ему мяса и эля, если бы он захотел немного посидеть.

Гримнир огляделся. Он посмотрел на унылый берег, свинцовую воду, темный, как ночь, лес. Он был мертв, и это была его награда, его загробная жизнь. Пока Гьяллархорн не протрубит предсмертную ноту, которая возвестит о Рагнарёке, Последней войне и Сумерках богов, именно это его и ждет. Где-то там у него были родственники; возможно, кто-то из них даже будет рад его увидеть. И уж, конечно, он не хотел впервые за много веков предстать перед ними в виде грязного бродяги, выловленного из воды стайкой мальчишек.

— Нар! Почему бы и нет? — Гримнир сплюнул. — Вы, маленькие крысы, не разведете ли вы огонь? Мы могли бы высушить мои боевые лохмотья, если все, что мы собираемся делать, — это вилять подбородками и пить пойло.

ПЛАМЯ ПОТРЕСКИВАЛО. Из сердцевины костра вырывались тлеющие угли, горящие, как крошечные звезды, и, закручиваясь в вечных сумерках, танцевали на сквозняках и вихрях воздуха, пока не гасли в темноте. Гримнир поймал одну тлеющую пылинку кончиками пальцев и погасил ее сияние. Он стряхнул потухший пепел.

Мясо, которое они ели, было свининой, эль — сносным; теперь, с полным желудком, сын Балегира обратил внимание на трех своих спутников. Коротышка из стаи, которого остальные звали Кётт, Кот, свернулся калачиком у костра, вынув ножи из ножен и сжимая их в грязных руках с черными ногтями. Толстяк, Блартунга, доказывал, что он полезная крыса, отчаянно жаждущая угодить. Он уже залатал дыру в кольчуге Гримнира серебряной проволокой, которую выудил из одного из своих мешочков; теперь он немелодично насвистывал, намазывая свиным жиром кожаные сапоги.

Снага, который, казалось, родился раньше Гримнира, наблюдал, как тот плюнул на лезвие своего длинного сакса и провел точильным камнем по его лезвию. Скрежет и шипение стали перекрывали треск огня.

— Значит, здесь нет ни дня, ни ночи? — спросил Гримнир.

Снага поворошил костер палкой.

— Только этот жалкий полумрак. Иногда из-за дыма и гари в Муспельхейме тучи сгущаются, и для разнообразия наступает настоящая ночь. Но, как говорится, это такая же редкость, как золотые волосы на заднице.

Гримнир указал на небо своим саксом:

— Тогда что же это такое, а? Уж не солнце ли это, ты, червяк?

Блартунга хихикнул, затем умолк, виновато взглянув на Снагу. Высокий парень выдавил из себя редкую полуулыбку.

— Здесь, внизу, нет солнца, длиннозуб. Это свет из Миров Наверху, в ветвях Старого Ясеня.

— Иггдрасиля, — ответил Гримнир.

— Вот тебе еще кое-что, — сказал Снага. — Здесь тоже нет ни севера, ни юга. Настронд — остров. Расположен посреди чертова озера; Источник Хвергельмир питает озеро, а озеро питает реку Гьёлль. В ту сторону, — юноша указал обугленной палкой на свет, которым был отмечен древний Иггдрасиль, — мы называем «к Дереву». В другую — «к Корню». Потому что на том конце острова есть корень Старого Ясеня, выступающий как плато. На этой стороне есть линия холмов. Другая сторона спускается к вонючим болотам.

Гримнир кивнул:

— И на этом корне находится большой зал нашего народа, да?

Слабая полуулыбка Снаги вернулась; Блартунга, стоявший рядом с ним, хихикнул.

— Один из них. Теперь их — сколько там? — четыре? И только два — настоящие чертоги, по правде говоря. Скрелингсалр Лютра, расположенный на холмах в центре острова, и Ярдвегур, чертог Храуднира и его народа, расположенный на болотах. Ульфсстадир, Волчья обитель, — это крепость на вершине холма к Дереву, где Балегир и Кьялланди правят на равных. Последний, тот, что находится на Корне, называется Каунхеймр — теперь это город, правильный и пристойный. Манаварг правит им вместе с Истинными Сынами, теми каунарами, которые погибли, сражаясь с асами в Железном лесу. Они презирают скрелингов, которые бежали из той битвы и спрятались в Мидгарде. Твоего старого папашу, в первую очередь.

— Яйца Имира! — прорычал Гримнир. — Неужели все, чему научил меня этот старый пьяница Гиф, неправда?

Снага пожал худыми плечами.

— Та милая песенка, которую ты пел, была написана каким-то беднягой, нога которого никогда не ступала на берег Настронда. Он никогда не стоял на оконечности острова, в свете Старого Ясеня, и не смотрел через воду на холодные стены Хельхейма. Не поднимался по Тысяче ступенек на вершину Корня, самую высокую точку Настронда, просто чтобы посмотреть, что ведет к Источнику Хвергельмир, где берет начало Река трупов. Но, клянусь Имиром, теперь он это сделал, так?

Гримнир погрузился в молчание. Он плюнул на лезвие, и скрежет стали о камень возобновился. Через мгновение он поднял глаза и спросил:

— Где ваш народ, а? К какому из этих залов принадлежите вы, крысы?

— Ни к одному из них, — ответил Снага. — Я, Блартунга, маленькая Кётт, вон там, и еще десятка два других… мы те, кого вы называете скрагами[4]. Мы на самом дне кучи отбросов. Мы умерли детьми и остаемся детьми. Слишком маленькие, чтобы сражаться в строю, и никто из нас не хочет быть рабами, так что, по их мнению, мы просто бесполезные рты. Иногда крупные парни нанимают нас, чтобы мы расправились с соперниками или пополнили их ряды бойцами, прежде чем они отправятся в бой. Обычно, однако, мы просто подстерегаем их и забираем добычу. Или же они выслеживают нас и убивают, как собак.

Гримнир в последний раз провел точильным камнем по лезвию, затем тщательно обтер его о штанину, прежде чем вложить в ножны. Он был обнажен по пояс, его грудь была покрыта шрамами и татуировками, тонкие мышцы соединялись с костями и узловатыми хрящами.

— А когда вы умираете где-нибудь здесь? Что тогда?

Снага и Блартунга обменялись злобными ухмылками.

— Мы похожи на тех ульфхеднаров, ага? На тех маленьких игрушечных воинов Одина, которых забрали с поля боя, где они погибли, и засунули в эту дыру, Вальхаллу! Мы пьем, сражаемся и умираем, как и они. И, как и они, мы возвращаемся как новенькие. Это