Амарант - Сай Спаркл

третий. Сцена под ногами гулко резонировала в такт топоту маленького музыканта, а слепящие софиты освещали его мальчишечью фигуру. И вот он остановился. Аккуратно повернув голову налево, он краем глаза разглядел почти сотню взоров, устремившихся на него. Его друзья и родные. Его знакомые ровесники и малознакомые взрослые, что точно знали его по маме. Сотня пар глаз и один музыкант… Стоя посреди сцены, Дима чувствовал дрожь и новый пожар, но был готов идти до конца.

Но вдруг что-то встало посреди его головы и заставило дыхание парнишки замереть. Дима понял, что у него нет гитарного провода, именуемого «джеком», а рядом с Данькой, что-то тыкающим в своём ноутбуке, его не лежало. Искренне молясь, что у друга всё под контролем, парень пилил его спину взглядом и нервничал всё больше и больше, пока внезапно певец жестом руки не поманил его к себе. Дёрнувшись вперёд, Дима быстрым шагом подошёл к Даньке, чувствуя, как десятки человек пилят его взглядом и начинают перешёптываться. В этот момент Павелецкий, не отрываясь от ноутбука, поманил парня к себе ещё раз, Дима присел на одно колено, и друг заговорил:

– Ты ничего не потерял?

– Д-да… джека нет! – взволнованно шептал Дима.

– Правильно. А теперь ответь мне на один вопрос… – Данька говорил спокойно и ни на секунду не отвлекался от ноутбука. – Почему ты не сыграл моей девочке свою песню?

Дима вздрогнул. Огонь в глазах померк, душу накрыл поток совсем не приятного адреналина, и парень вновь вернулся в тот же ступор, застигший его вчера. Но в этот раз он чувствовал настоящий ужас, будто в кошмарном сне, ведь паранормальное повторение уже испытанных чувств сочеталось с фактом того, что на него смотрит сотня односельчан, каждую секунду теряющая терпение.

– На нас с тобой смотрят, чувак, – молвил Данька. – Либо отвечай на вопрос, либо проваливай нахрен со сцены. Мне не нужен здесь человек, способный сыграть сотне, но не способный троице.

Фраза врезалась и застыла посреди разума Димы, но он молчал, а уйти на этот раз он не мог уже совсем не из-за чудесной идеи и не из-за желания показать людям своё творение. Он не мог сдвинуться с места, скованный липким ужасом, в объятиях которого он застыл, будто и время вокруг остановилось. Пауза продлилась около десятка секунд, что для парня растянулось на часы убийственного пожирания огнём собственного нутра, и страшное пламя в одно мгновение разорвал голос Павелецкого:

– Пошёл нахер со сцены.

Будто потеряв контроль над телом, Дима резким движением робота встал, развернулся и зашагал прочь, опустошённым взглядом смотря себе под ноги и слыша правым ухом оживлённые обсуждения происходящего. Среди фраз он различил и вопросы про его непраздничную и непристойную кофту, про то, почему он уходит, и долго ли народу ещё ждать свою любимую песню. Оставив гитару на стульях у выхода со сцены, он продолжил всё так же пусто смотреть на скользящие под глазами половицы, затем на бетон, а затем и на мокрый снег, по которому он, бешено перебирая ногами и заходясь в плаче, убегал как можно дальше от Дома Культуры, теряя по пути остатки маленькой детской мечты.

Выбежав за пределы села и миновав наспех сделанный мост через мелкую реку, Дима устремился по тропе глубже в перелесок. У него не было плана, куда бежать. Казалось, что он убегал от какого-то невидимого хищника, который вцепился в него своими когтями и не хотел отпускать. Он не видел этого зверя, не знал, что тот сделает, если всё-таки догонит. Он просто бежал, кашлял, задыхался, плакал и бежал.

В один момент свернув с тропинки, он побежал по сугробам, черпая ботинками слякотный снег и запинаясь сам об себя. Он думал, что сошёл с ума, раз куда-то бежит, раз не делает то, что сказано. Но именно таким он и был, и кто вправе осудить его? Да кто угодно, всем плевать. Наконец окончательно запыхавшись, Дима упал на колени в мокрый снег, сидя на небольшом белом холмике посреди опушки, окружённой серыми деревьями, и стал кашлять и плеваться вязкой слюной. Это продолжалось некоторое время, пока не случилось то, во что никто бы никогда не поверил, никто, как и он сам. Парень зажмурил глаза и хрипло закричал в небо, после чего шлёпнул руками о царапающий ладони снег и начал злобно высказываться тому, что таилось за облаками.

– Звёзды! Я знаю, что вы там! Почему?! Почему это случилось, что я должен был ответить, звёзды?! Я не знаю, что ответить ему, я просто не могу и всё! Неужели я злодей, неужели меня нужно наказать?! – сорвав голос, он закашлялся, утёр слёзы и с болью продолжил. – Я просто хотел найти мечту! Хотел показать всем то, на что способен! Или я должен был страдать и быть от этого счастливым?! Я не хочу, не хочу этого! Что мне делать…

На этой фразе у парня кончилось всё, что он сумел сформулировать за время, пока бежал, и он уткнулся в снег, топя его своим горячим лицом и разболевшейся от невероятного стресса головой. Лежа в таком положении, он не знал, что делать дальше, как жить дальше. Все забудут про это, все продолжат жить своими жизнями, ни для кого это не происшествие. Вот только Дима не забудет, не продолжит жить, и для него это самая настоящая катастрофа. И виноват в этом не Павелецкий и не люди, ждущие от него то, что он им якобы должен. Виноват он сам, и самое тяжёлое для него – это его осознание своей вины. И на этот раз звёзды ничего ему не ответят и ничего не решат, и не потому, что они спрятаны за занавесом из тяжёлых мартовских туч, а потому, что мерцающие блестяшки на самом деле никогда не давали ему ответов на вопросы. Он сам находил эти ответы, смотря на небо и перекладывая свою ответственность на звёзды, чтобы ему, четырнадцатилетнему застенчивому музыканту в мокрой пурпурной толстовке, жилось хоть капельку проще. Но лучше привыкнуть и адаптироваться к горькой правде, нежели игнорировать тёмную сторону этого мира и выдумывать для себя сладкую ложь. Это он знал даже лучше, чем ответ на вопрос, почему же он не сыграл девочке друга. Видимо просто потому, что это должен был сделать он, а не звёзды.

С этими мыслями он лежал в холодном снегу, упёршись лицом в ладони, пока его одежда промокала насквозь. Он дрожал от холода, но думал совсем не о нём. Остатки его творения догорели в глубине его души, и ни одной знакомой нотки в голове Дима больше не слышал. И никто эту песню больше никогда не услышит.

Вдруг сквозь капюшон его что-то потрогало. Вздрогнув и отпрянув в сторону, Дима увидел перед собой того, кого никак не ожидал увидеть, но чьё появление тем временем не вызывало у него ни единого вопроса. На него болотно-зелёными круглыми глазами смотрел лиловый британец Амарант, совершающий по обычаю ещё одно чудачество. Парень лежал на боку и поражённо смотрел на него, не зная, что делать в принципе, и тогда кот вновь подошёл к нему и упёрся в его руку, начиная тереться об неё своей мягкой тёплой головой. Вновь зажмурив глаза и утерев слёзы, Дима продрог и взял кота под передние лапы. Пристально вглядевшись в глаза, он задавал всё те же немые вопросы: «Почему всё так?» и «Что мне теперь делать?», пока его глаза намокают, а кот прожигает его своими бесконечно красивыми зелёными радужками, смотря на него очень самоуверенным и мудрым взглядом, пусть и не понимая, как ему ответить на поставленный вопрос. Либо он просто не хотел, понимая, что каждый на этой опушке без сомнения знает все ответы.

Продолжая тихо плакать, парень вновь свил из своих рук уютное гнёздышко для сказочного кота, прильнувшего к нему и отдающего собственное тепло, поддерживая в тот момент, когда никто не поддержит. Дима поднял глаза к небу, всё ещё надеясь пробить своим взором облака и добраться до звёзд, либо ожидая, что звёзды сами прорвутся к единственному такому мальчику,