Матрица обвинения - Роман Викторович Душкин

Не находя утешения ни в каких разумных аргументах, я всё глубже погружался в зыбкое мракобесие этой суровой правовой системы. С каждым словом прокурора, который обличал мои «преступления», я ощущал, как реальность исказилась, превратилась в окончательный театр абсурда, в котором я исполнял роль осуждённого за мыслепреступление. Математика – грех, наука – враг. Мир испорчен до такой степени, что стремление к знанию стало проклятием.

После короткого и крайне формального заседания меня объявили опасным диссидентом, а моё место теперь было не среди свободных людей, а в стенах спецлечебницы, где подавляют любой порыв к знанию. В этих стенах меня должны будут изолировать от прошлого и настоящего, заполнив жизнь холодными взглядами врачей-инквизиторов, не имеющих ничего общего с исцелением. Карательная психиатрия оказалась гармоничной частью этого мира, который мне предстояло познать и испить полную чашу.

Меня вели по бесконечному белому коридору, в котором каждый шаг эхом отдавался в моём наполненном ужасом сознании. «Не бойся, всё будет хорошо», – лживо утверждал один из санитаров, которые, крепко держа меня за руки, шли по обеим сторонам от меня. Другой предупредительно сказал, что сопротивление только ухудшит моё состояние. Их слова падали на меня, как капли кислоты, разъедая последние остатки моей надежды. Я знал, что их «хорошо» – это не то будущее, о котором я мечтал.

Мы остановились в приёмном покое, где запах антисептика смешался с тяжёлым, стальным ароматом страха.

«Номер 237», – бросил один из санитаров, пробегая взглядом по бумагам. – «Теперь ты будешь жить там».

«Сколько? Сколько мне здесь быть?» – голос мой звучал уже не своим, как будто бы силы оставили меня ещё до этого вопроса.

«Доктор определит», – безэмоционально произнёс другой, указывая на дверь палаты.

Меня толкнули внутрь, и я обнаружил себя в комнате с побелёнными стенами, в которой стояла только кровать с простыней цвета мертвенной бледности. Пространство палаты было стерильным, лишённым какой-либо индивидуальности и времени, интерьер располагал к одному – апатии. Мои мысли замерли и превратились в неподвижный поток, в котором дни и ночи сливались воедино, утратив всякий смысл. Времени больше не существовало – было лишь бесконечное продолжение одного и того же момента одиночества и забытья.

Первый сеанс начали без предупреждения. Меня скрутили, привязали к кровати и воткнули в вену иглу капельницы. Я ощутил холодный металлический вкус во рту, как только прозрачная жидкость проникла в мои вены. Мир вокруг тут же начал деформироваться, словно сама реальность плавилась и изменялась в самые сюрреалистичные формы. Голоса санитаров отдалились от меня так, словно они говорили из другого мира. Моя личность, мои воспоминания, даже моя способность мыслить логически – всё ускользало, растворяясь в пропасти «лекарства».

С каждым новым «сеансом» я замечал, как мои способности, моя индивидуальность, всё, что я ценил в себе, рассыпается на миллиарды бессмысленных кусочков. Меня начали преследовать галлюцинации наяву: стены казались живыми, ползущим к моей кровати в надежде поглотить меня. Я видел лица в шорохе белья, я слышал шёпот собственного голоса в тишине, который терялся в эхе моего разума.

Поначалу «лекарство» заставляло меня путешествовать сквозь воспоминания моей разорванной жизни. Я видел фрагменты своего детства и отрочества, людей, которых любил – всё это превращалось в беззубое, бескровное зеркальное отражение реальности. Меня лишили моего прошлого – теперь оно было лишь бессмысленной картинкой на стекле моего жалкого существования, которую раз за разом смывал кислотный дождь, разъедая мою память.

Однажды после очередной инфузии я ощутил, как моё сознание отплывает настолько далеко, что я попал в место, лишённое цвета и времени. Я был не где-то в конкретном месте, не в каком-то конкретном времени, а где-то посреди ничего и навсегда. В этом стерильном безвременье я встретил чудовищную сущность – зловещую копию своего «я», которая издевалась надо мной глухим, монотонным смехом. Мои мечты, мои стремления – всё было перепутано в травмирующем кошмаре, где я боролся против пут, которые удерживали меня привязанным к реальности. Я слышал голоса, говорящие об освобождении, но их слова были обманом, влекущим к гибели. С каждым сеансом я чувствовал, как угасают искры того, кем я был.

Последний сеанс был самым страшным. Когда они ввели очередную дозу, моя душа нырнула в самые потаённые уголки моего подсознания, касаясь самых тёмных его углов. Видения, которые я ощущал, были на грани реальности и полного безумия. У меня не оставалось сил бороться или пытаться понять. Было только одно желание – заполнить пустоту, что выгравировали на моём разуме. Мне было жалко самого себя, было жалко тот свет, который я нёс раньше, и который теперь погас.

Постепенно моё сопротивление иссохло. Я принял своё новое состояние, призрачное отражение того, кем я когда-то был. Сначала я потерял слёзы, затем голос, а после – способность видеть цвета. В одиночной палате я перестал ощущать течение времени. Прошлое и будущее слились в единую точку теперешнего, где каждая секунда растягивалась в бесконечность.

* * *

Времени больше не было. Моё сознание растворялось в потоке психотропных эссенций, которые изгоняли из меня всё человеческое. Очередной приём лекарства окончательно погрузил меня в дремоту сознания, где грани реального и нереального, сна и яви – растаяли, словно иней на утреннем солнце. Я больше не мог отличить, где начинается одно и заканчивается другое. Моё существование было запутанным клубком переживаний и воспоминаний, из которого не было возможности вырваться.

Я лежал на кровати, прикованный цепями апатии, и мир вокруг казался лишь туманным отражением моих галлюцинаций. То, что когда-то было мне важно, смыто полупрозрачным потоком медицинских препаратов. Моя комната исчезла, словно никогда не было стен, потолка и пола – только бескрайнее серое море, по которому я плыл без компаса и понимания направления.

Однажды, когда дозы препаратов уже оказались достаточными, чтобы утопить моё разумное «я» навсегда, тип видений внезапно изменился. Вместо привычного безбрежного серого океана, где я бесцельно дрейфовал в забытьи, я оказался в бесконечной пустыне. Песок был горяч, а солнце – безжалостным тираном, в вотчине которого я оказался один на один со своими видениями. Это происходило всё чаще и навязчивей, и я начал ждать эти путешествия в пустыню с тревогой и одновременно непреодолимым желанием.

Пустыня в моих галлюцинациях была не просто мёртвым пейзажем. Она была символом моего внутреннего изгнания, местом, где не было привычных ориентиров и куда, казалось, я был изгнан за свои математические упражнения. Каждый