На краю ночи - Джон Айкен

3

Грирсон словно сквозь туман слышал голос Человека:

— …на протяжении тысячелетий элементы, составляющие Земля, постепенно уплотнялись, превращались в более сложные. Теперь атомные номера в сотни раз превышают известные вам…

Затем в его сознании возник новый вопрос, и образ исчез.

— Какова реальность всего этого? — спросил он. — Вы говорите, что ваше… тело — не настоящее; вы делаете колонну прозрачной по своему желанию…

Старик улыбнулся.

— Что есть реальность, Кент Грирсон? — спросил он. — Этот мир — мое тело, и он повинуется мне. Здесь же, в этом «человеческом» теле и на этом аэродроме, что я создал для вас… — (Билл бросил на него взгляд, полный почтительного недоумения) —…вы видите материальные объекты, и их реальность ничуть не меньше реальности любой другой материи. Материя моего тела здесь абсолютно подчинена моей воле. Что же до остальной Вселенной… — Он замолчал, лицо его помрачнело, и показалось, будто холодный, зловещий ветер подул из глубин космоса, пробежав по плато, чей цвет внезапно и странно померк, утратив живость.

— Человек и всё, что он олицетворяет, в опасности, — произнёс он. — И я спас вас от угрожавших вам опасностей, перенеся сквозь века, чтобы вы помогли ему.

— Но почему из всех разумов, что были в вашем распоряжении, вы выбрали нас, троих сущих младенцев, по сравнению с вами? — спросила Лора.

— Потому что вы из последней эпохи борьбы. После вашей эпохи развитие человечества стало упорядоченным. Не стало кризисов, которые нужно было бы преодолевать. Дух человеческий рос, не зная препятствий, пока, столкнувшись с величайшим кризисом, он — то есть я — не смог преодолеть его в одиночку. Поэтому я извлек из прошлого, из последнего Века Кризисов, те умы, что наиболее подходят для этой задачи.

— И вы не нашли никого получше меня, дяденька? — сказал Билл. — Эти двое — ладно, с ними все ясно, с одного взгляда видно, что вы отобрали стоящих, но я-то… — Он с сомнением посмотрел на себя.

Лора подошла и взяла его за руку.

— И вы думаете, — вмешался Грирсон, — что мы способны на что-то, что не под силу вам со всей вашей мощью?

— Я в это верю. Есть многое, чего я не могу. Физически я не могу покинуть эту сферу. Мои мысли не могут действовать на расстоянии без материального посредника. Посланные в космос материальные фрагменты я не могу контролировать мысленно даже в пределах Солнечной системы. Но я должен рассказать вам об опасностях — и о вашей задаче.

— Во Вселенной всегда существовали два типа разума, взаимно враждебные, с принципиально непримиримыми идеологиями. В вашу эпоху разумы большинства рас несли в себе импульсы обоих типов, и в любой период истории такой расы один тип считался «добром», а второй — «злом». Но по мере развития различных рас рано или поздно один из типов неизменно одерживал полную победу. В эпоху, заметно более раннюю, чем окончательная победа того, что вы назвали бы «добром» в человечестве, в конце вашего Века Кризисов, одна раса в далекой галактике свернула в противоположном направлении и стала, с нашей точки зрения, абсолютным злом. Со временем эта раса достигла расцвета — захватывала и покоряла соседей, распространяла свою черную культуру по всей своей галактике. Тем временем Человек, единственная разумная жизнь, выжившая в нашей галактике, сделал окончательный выбор и в конечном счете достиг ментального единства, породив меня.

Он умолк и устремил задумчивый взгляд на стеклянный пол. И тут в его глубине возник калейдоскоп образов — невообразимо сложное и прекрасное воплощение потока мыслей, мириады сцен из богатого прошлого… или будущего… человечества.

Человек продолжил медленно говорить. Порой, словно забывая о слушателях, он переставал звучать вслух — и его голос превращался лишь в безмолвную, властную мысль в их сознании; затем вновь обретал ощутимую реальность звука.

— Но к тому времени иная раса уже давно достигла ментального единства в своём мире. Она превратилась в Чёрный Разум колоссальной мощи, и повсюду в её галактике, куда только простиралась её отвратительная империя, возникали островки Чёрного Разума. Она продолжала расти и, опираясь на разветвлённую сеть своих сателлитов, исследовала такие вещи, как проекция разума на расстояние в неодушевлённую материю, — словно отпочковываясь в другие системы. В итоге вся та галактика превратилась в чудовищную колонию злых разумов…

Он снова прервался на мгновение

— Тогда она обнаружила меня.

Плато поблёкло, став тускло‑серым, лишившись прежнего сияния. Человек теперь казался невероятно старым и уставшим. Билл и Лора, неподвижно стоявшие перед ним, были белы как смерть, и Грирсон почувствовал, как по мере того, как молчание затягивалось, на его сердце ложится почти невыносимый груз отчаяния. «Если всё это правда, — спрашивал он себя, — если над будущим Человечества нависла эта чудовищная угроза, что мы можем сделать, чтобы её предотвратить?»

Когда Человек снова заговорил, его голос зазвучал тихо, почти отрешенно:

— Конечно, с точки зрения Чёрного Разума моё существование столь же невыносимо, а мои взгляды столь же чужды, как и его собственные — с моей точки зрения. И, естественно, обладая превосходными материальными ресурсами, он решил без промедления меня уничтожить. Не так давно он спроецировал фрагмент своего разума на самую дальнюю планету этой системы — на чёрную планету Плутон. Возможно, если бы я действовал мгновенно, я смог бы уничтожить его в тот самый момент. Но я утратил способность к стремительным действиям.

— Этот фрагмент сильно разросся. Плутон теперь — настоящий ментальный узел, пока еще незначительный сам по себе, но находящийся в постоянной связи с центральным разумом и потому растущий очень быстро. Вскоре он станет достаточно могущественным, чтобы сразиться со мной на равных, хотя и не станет этого делать. Он будет ждать и расти, пока не дорастёт до такого состояния, что сможет уничтожить меня, а я не смогу оказать ему никакого сопротивления, ибо время для него не имеет значения, и он знает о моей относительной беспомощности. У меня нет столь обширного галактического резерва ментальных сил, как у него; нет и его опыта управления материей и разумом на расстоянии, даже при отсутствии враждебного разума.

Наступила тишина. Теперь всё словно окутала серая тень: облака внизу превратились в мрачную тёмную чашу, плато стало тусклым и безжизненным.

— Когда начнём, дяденька? — спросил Билл.

Старик улыбнулся — и к пейзажу вновь вернулись жизнь и краски. Грирсон отпустил руку Лоры, которую он почти бессознательно держал. Слегка улыбнувшись, она распрямила