Вторичка - Эра Думер

их, я отправилась в кабинет отца, где он работал над своими проектами. Узкое помещение с советской планировкой, только на углу стола – кровь, а папа – под простыней. Скрепя сердце отдернула ткань, ибо была тем еще неверующим Фомой. А там – блондинистые волосы и стрела, торчащая из спины. Или десять, как у дикобраза. Я не помню, не помню.

– Ян? – спросила я. – Ты что, взаправду умер?

Молчал.

– Ты не должен был так уйти. Ты Белый Вейнит. Их не сыщешь в природе. Их ночной яд очень сладкий, а дневной нектар – горький.

Молчал.

– Парадокс ведь, что родился в славе, а умер в безызвестности. Тебя, наверное, как и белых вейнитов, и вовсе не существовало.

Я увидела, что тела больше нет. На его месте прорастал шиповник с нежно-розовыми цветами и оранжевыми костянками, а среди стебельков, начиненных шипами, – светившийся белым цветок, напоминавший лилию, с золотыми кристаллами в лепестках. Он распустился и, свесив бутон, завял. Отпали лепестки шиповника, сгнили костянки, осыпались шипы. Кустарник иссох на моих глазах.

– Да, я колючка, – говорила я. – Я иголочка. Но вейнит не ранен, а защищен ее шипами. Почему же он завял? Почему и роза умерла вместе с ним?

В комнату зашли и сказали:

– Тебе надо поесть.

Я вырвалась из оков сна. В мелкие подвальные окошки проникало весеннее солнце. В волосах запуталась солома. В прострации разлепила сухой рот и набрякшие веки. Попросила воды. К губам поднесли кувшин. Я жадно пила, а потом и вовсе выхватила сосуд и прилипла к нему. Напившись, отставила и вытерла губы.

Моральный перекур закончился – память о кошмарной ночи обрушилась на меня обстрельным градом. Боль была настолько сильной, что перебивала дыхание – не в суставах, которые выворачивали служители лучницы, и не в затылке. Нутро растворялось на атомы.

«Я же не одна. Где я?»

– Где я? – в фокус зрения попала старушка в переднике и льняном чепце. – Кто ты?!

– В хлеву, сердечная, – кротко ответила женщина и протянула мне плошку с густой овсяной кашей. – Барыня меня Беатриче кличет, я не против, своего имени ужо не помню.

Я осмотрелась: солома кругом, телега, вилы, просветы меж бревенчатыми стенами. Бабка не соврала. Только скота не было – их отходами не воняло.

– Поешь, – беззубо улыбнулась Беатриче, согнувшись надо мной.

Я вспомнила ее передник, лоскутами свисавший с мутанта-макета: их было двое – тех, кто сопровождал рыжую тварь. Меня захлестнула ярость и, схватив женщину за запястье, я процедила ей в лицо:

– О чем ты мечтаешь, Беатриче?

Слуга похлопала глазами и снова протянула мне еду:

– Ты поешь маленько, а то истощала от горя, бедная…

Обескураженная живучестью куклы, приняла у слуги завтрак. Она была удовлетворена. Я размазывала кашу по стенкам, уставившись в одну точку. Или держали меня за дуру, или действительно чего-то не понимала.

– Отравлено? – спросила я охрипшим голосом.

Она вылупилась на меня впалыми глазками:

– Да как можно, сердечная!

Я отставила посуду в ворох соломы, не желая рисковать. Впрочем, была уверена: хотели бы отправить вслед за Яном – уже бы это сделали, а не с ложечки кормили.

Как по заказу, отворилась калитка сарая, и вошла лучница. Я поднялась на ноги, готовясь напасть. Дневной свет преобразил чудовище в обычную девчонку лет семнадцати: нос веснушчатый, волосы медные, длинные, густо накрашенные глаза и пухлые губы. Она нервно комкала ткань сарафана, расшитого под старину.

– Мы тут с бабулей о мечте говорили, – произнесла я и сложила на груди руки. – А ты о чем мечтаешь, гадина?

Она опустила черные ланьи глаза.

– Бесполезно. Беатриче, как и мы, остальные макеты, заколдована. Висим между жизнью и смертью, – пояснила она. – Я единственная, кто знает о конце света и о том, что я манекен.

От ее наглости скрипнули зубы. Мы миленько беседуем, пока мой напарник мерзнет на перепутье, покинутый всеми. Ему холодно, а я согрета и напоена. Он бледен, а я краснею от ярости.

– Мне теперь поплакать над твоей судьбой? – съязвила я, подсознательно желая быть замоченной за дерзость. – Зачем меня притащили сюда? Почему не убили сразу?

Заметив мой гнев, убийца рухнула на колени и уронила лицо в солому:

– Я не ведаю, что творю! Это Темная Мать, Хранительница Второго плана! Мать завладевает мной по ночам, а я просыпаюсь с утра в грязи и крови! Обычно она не может покинуть границы деревни, но, – голос ее дрогнул. – Я пошла вчера на… на охоту… и… – слова оборвались чередой всхлипов. – Мы голодаем, как люди, и мне приходится добывать еду для деревни, полной стариков! До апокалипсиса у меня был разряд по стрельбе из лу… лука…

– Что значит «не может покинуть деревню»? – с нажимом спросила я.

– Она приходит в полночь, играет с макетами, и с рассветом я возвращаюсь в тело. Мать выпускает только одну проклятую стрелу раз в три ночи! И только в пределах деревни, – кукла разразилась рыданиями. – Как назло, я не успела выпустить последнюю стрелу, как назло, выбралась ближе к полуночи на дорогу… И как назло, вы пришли именно в это время. Вот поэтому, кто-то из вас дожидался бы участи в деревне.

Ледяная лавина ясности накрыла меня с головой, и онемевшими губами я переспросила:

– Ты… Почему ты сказала «Хранительница Второго плана»? Мы ведь… на Четвертом.

– Ой, все запутано! – нервно хихикнула девка. – Мы на Четвертом, а Мать изначально владеет Вторым.

«Хранители обладают оружием демиурга…»

«Хранители способны ранить бога. Первая тройка – убить…»

– Хозяйка, дайте я скажу, – влезла Беатриче и жалобно посмотрела на меня, покрытую предобморочной побелкой. – Время от времени Мать устраивает ночную забаву: она выбирает макет, неважно – ребенок или старик, девушка или мужик – и загоняет, как кролика, по деревне. Макет можно убить только проклятым оружием, поэтому силенок у нее хватило на один выстрел.

Внутри меня взорвался мини-реактор. Атомным грибом вытянуло последнюю надежду. Я вспомнила, как Ян вначале говорил мне, что первым делом под ударом консультанты, потому что без спутника ликвидатор как без рук. При желании, консультант найдет способ выключить этажи. Все складывалось в трагичную картину: Темная Мать хотела выстрелить в меня, а уже потом порешить его, но все обернулось по-другому. Как бы я ни силилась забыть эти звуки разрубаемых тканей, треск древка и хруст мартовского снега под неуверенными, как у ребенка, шагами – не могла. Ян спас меня, чтобы подколоть в очередной абсурдной шуточке? Например, «Иголочка, а как тебе такой вызов? Последняя в жизни игра на сплочение. Я тебя осалил – и теперь