Черное золото - Алим Онербекович Тыналин

В другой части письма Ипатьев рекомендовал использовать модифицированную глинистую суспензию с добавлением квасцов и бихромата калия.

— Это уже нечто совершенно новое, — заметил Островский. — Такая смесь при контакте с пластовыми водами образует прочные коллоидные структуры, работающие как фильтры с регулируемой проницаемостью.

Рихтер, изучавший химические выкладки, поднял голову:

— А если совместить эти составы с механическими заглушками из металлической стружки и щебня разного фракционного состава? Получим многослойную систему барьеров.

— Именно об этом и пишет Владимир Николаевич, — кивнул я на последние страницы письма. — Предлагает создать ступенчатую систему давления: сначала грубая механическая фильтрация через щебень и металлическую стружку, затем химические барьеры из силикатов, и наконец, тонкая регулировка коллоидными растворами.

Особенно меня заинтересовала идея использования отходов местного железоделательного производства как компонента для химической реакции:

«…ржавая железная стружка при контакте с кислой средой высокосернистой нефти образует сульфид железа, который, в свою очередь, работает как естественный катализатор дальнейших реакций, — писал Ипатьев. — Фактически, создается саморегулирующаяся система, которая тем активнее работает, чем выше давление…»

Рихтер, заглянувший в схемы через мое плечо, присвистнул:

— Гениально просто! Фактически создаем в пласте систему естественных перегородок.

— И главное, все компоненты доступны, — добавил Островский. — Я как раз экспериментировал с похожими составами.

В следующей телеграмме Ипатьев обещал прислать Островскому подробные инструкции и образцы катализаторов.

— Вот это уже серьезная поддержка, — удовлетворенно заметил я. — С таким научным сопровождением мы обязательно справимся с пластовым давлением.

* * *

Утро выдалось морозным. Хрупкая ледяная корка покрывала снег, искрясь в лучах восходящего солнца. Над промыслом висело облако пара от работающих механизмов — причудливое сочетание природной стихии и человеческого упорства.

После частичного решения проблем с пластовым давлением у меня наконец появилось немного времени для себя. Хотелось переосмыслить проделанный путь, наметить новые горизонты. Да и просто отдохнуть, насколько это возможно в диких условиях нефтяной целины.

В углу штабной палатки на грубо сколоченном столе стоял граммофон — подарок от Орджоникидзе после успешной демонстрации результатов комиссии. Пластинка с танго «Утомленное солнце» крутилась, наполняя тесное пространство мелодичными звуками далекого, почти забытого мира.

Я в очередной раз просматривал бумаги с рекомендациями Ипатьева, когда полог палатки распахнулся, впустив облако морозного воздуха. На пороге стояла Зорина.

— Леонид Иванович, разрешите? У меня отчет по медпункту.

Мария Сергеевна изменилась за эти месяцы. Суровые условия закалили ее, но не лишили особого женского очарования. Даже в простой телогрейке и с туго затянутыми в пучок волосами она выглядела удивительно привлекательной.

— Проходите, Мария Сергеевна. Вы как раз вовремя. Я только закончил с документами.

Она быстро прошла внутрь, стянула заиндевевшие рукавицы, потерла покрасневшие от мороза руки.

— Какая чудесная музыка, — заметила она, прислушиваясь к мелодии. — Здесь, среди болот и снегов, звучит почти нереально.

— Как напоминание о другом мире? — улыбнулся я, забирая из ее рук папку с отчетом.

— Именно, — она помедлила, глядя на граммофон. — Иногда кажется, что этот промысел — единственная реальность, а все остальное просто приснилось.

Я отложил папку и внимательно посмотрел на нее:

— Устали, Мария Сергеевна?

Она пожала плечами:

— Как и все. Но работа держит в тонусе. За последнюю неделю только три обморожения, и то легкие. Люди наконец-то научились беречься.

За этими деловыми фразами скрывалось то, о чем мы никогда не говорили напрямую. Особая связь, возникшая между нами за месяцы совместной работы, борьбы с трудностями, экстремальных ситуаций.

— Присядьте, — предложил я, указывая на единственное кресло — потертое, с продавленным сиденьем, но все же настоящее кресло, привезенное Глушковым из Бугульмы. — Чаю?

— С удовольствием, — Зорина опустилась в кресло, позволив себе момент слабости. Прикрыла глаза и откинула голову.

Я налил чай из закопченного чайника в два граненых стакана, добавил в ее стакан обломок рафинада. Маленькая роскошь, которую мы оба ценили. Протянул ей чай и задержал руку, когда наши пальцы соприкоснулись.

— Мария Сергеевна… Маша, — сказал я тихо. — Вы понимаете, что без вас этот промысел не выжил бы?

Она подняла глаза — серо-зеленые, с золотистыми крапинками — и слабо улыбнулась:

— Вы преувеличиваете, Леонид Иванович. Я всего лишь латаю раны, а настоящую битву ведете вы.

— Не принижайте свою роль. Раны бывают не только телесные.

Мелодия танго закончилась, иголка зашуршала по пластинке. Я поднялся, чтобы перевернуть ее, но она остановила меня жестом:

— Оставьте. Тишина тоже хороша.

В наступившем молчании слышалось только потрескивание раскаленной докрасна печки-буржуйки да отдаленный гул работающей буровой.

— Через полчаса совещание по инфраструктуре, — сказал я, садясь напротив. — Мне нужно ваше мнение о расположении постоянного медпункта в будущем поселке.

— У меня уже готовы соображения, — она потянулась к папке, но я мягко перехватил ее руку.

— Маша, давайте сначала просто посидим. Хотя бы пять минут. Без отчетов, цифр и проблем.

Она не отняла руки, а после секундного колебания чуть крепче сжала мою ладонь.

— Знаете, я часто думаю… — начала она, глядя на язычки пламени, пробивающиеся через щели буржуйки. — Если бы мне три года назад сказали, что буду работать в таежной глуши, среди болот и нефтяных фонтанов, я бы не поверила. А теперь… теперь не представляю себя в другом месте.

— Несмотря на все трудности?

— Может быть, именно благодаря им, — она улыбнулась, и морщинки в уголках глаз придали ее лицу особенное очарование. — Здесь все настоящее. И люди, и чувства.

Эти слова повисли между нами, наполненные невысказанным смыслом. Я осторожно поднес ее руку к губам, ожидая, что она отстранится. Но Маша лишь чуть наклонила голову, и легкий румянец тронул ее щеки.

— Леонид Иванович…

— Просто Леонид. Или Леня. По крайней мере, когда мы одни.

Она кивнула, словно соглашаясь с чем-то давно решенным:

— Леня, — это прозвучало удивительно естественно. — Я давно хотела сказать… После того случая с отравлением сероводородом, когда вы вынесли Валиулина из загазованной зоны, рискуя собственной жизнью…

— Я поступил так, как поступил бы любой из нас, — перебил я.

— Нет, — она покачала головой. — Не любой смог бы. И дело не только в этом. Я наблюдаю за вами с самого начала экспедиции. Вы… другой. Не такой, как все.

В ее глазах читалось понимание, глубже которого я не ожидал. На мгновение меня охватил странный страх, а что если она действительно догадывается о моем происхождении, о путешествии через время? Но нет, это невозможно.

— Маша, — я притянул ее чуть ближе. — В этой глуши, среди нефтяных вышек и болот, вы для меня стали светом. Тем, что придает смысл всей этой борьбе.

Зорина ничего не ответила, лишь крепче сжала мою руку. За