Русский бунт. Интервенция - Алексей Викторович Вязовский

Каково же их потрясение, граничащее с ужасом, когда сверху довольно скоро посыпались новости, одна страшнее другой: русские применяли какое-то ужасное оружие, пруссаки рассеяны, они отступают, бегут, спасаются вплавь. Северин Ржевуйский хищно ощерился и тут же кинул клич:

— А не пощипать ли нам, панове, за усы прусских тараканов, которые на наш берег выберутся?

Охотники нашлись моментально, и вот уже большой отряд иррегуляров помчался левым берегом Вислы в поисках врага. Добыча им досталась безденежная, мокрая, дрожащая от ужаса и холода, в основном полуголая и без сапог. Сразу и не разберешь — то ли простой фузилер, то ли офицер пехотный или кавалерийский, то ли — бери выше — полковник аль генерал. Всех найденышей сбили в кучу и погнали обратно в Варшаву.

В городе к возвращению отряда Ржевуйского поднялась странная суета. Горожане разбирали баррикады и срочно восстанавливали мост через Вислу.

— Бес что ль в вас вселился? — недоумевал Северин. — Вы кого в город собрались пускать? Москалей⁈

— Да ты, пан, никак умом ослаб, — откликнулась разодетая в шелка пухлощекая паненка. — Ежели русский царь прихлопнул Фридриха, как шкодливого мальчишку, что он с нами сделает? А ну как его огненные стрелы в город полетят! Камня на камне не останется от Варшавы. Оно нам надо?

Ржевуйский плюнул с досады и отправился сдавать пленных в городской магистрат.

* * *

Воздух в Варшаве меня встретил не запахом праздничного кутежа или нарядных цветочных гирлянд, не звоном колоколов и не гомоном многотысячной толпы, ожидающей нового государя, как бывало в Казани или Москве. Ключи от города тоже никто не вынес. Меня встретила тишина. Мертвая, оглушающая тишина, лишь изредка нарушаемая жалобным скрипом несмазанной ставни на ветру. Город словно замер, вымер, ожидая своей участи.

Я въезжал в Варшаву не на триумфальной колеснице, как представляли себе древние полководцы, и не на золоченой карете, какую, наверное, ждала здесь Екатерина. Я ехал верхом, на своем верном Победителе, в окружении конных егерей Петрова и в сопровождении догнавшего армию Безбородко, держащегося поодаль с лицом, выражавшим сложную смесь удивления, настороженности и… интереса. Катька только начала раздел Польши. Я, считай, его закончил. Мидовцы к этому не были готовы. Психологически. Остальные полки, растянувшиеся по польским дорогам или занятые на другом берегу сбором трофеев, должны были подойти позже. Но я не мог ждать. Что-то в самой вести о пустой Варшаве, об этом королевстве, сметенном словно пушинка, взывало ко мне, требовало моего немедленного присутствия.

Мы двигались по широким улицам, мимо высоких двух-трехэтажных нарядных домов каменных домов под островерхими черепичными крышами. Красивый город, в котором, как я знал, еще недавно кипела жизнь. Сейчас — ни души. Только брошенные повозки, опрокинутые телеги, следы спешного бегства. У реки все еще поднимался тонкий шлейф дыма. Прага. Я слышал, что пригород Варшавы, тот, что за Вислой, был сожжен дотла. Фриц — мастер разрушать. Сжег, испугал, но не взял. Я подошел — и забрал себе. Как брошенную надоевшую всем куклу.

Мои мысли невольно вернулись к Нижнему Новгороду. К Кремлю, пылавшему перед моим взглядом. Тогда я не чувствовал жалости. Это было возмездие. Урок. Символ конца старого мира. Также равнодушен я был и в отношении Праги… Поляки тоже получили то, что заслуживали.

Но не время для самокопания. Впереди — Королевский замок. Цель моя и, возможно, новый символ. Мы приближались к нему — громаде из красного кирпича, украшенной лепниной, скульптурами, с высокими башенками, острыми крышами, уходящими в серое небо. Стены его, казалось, дышали историей — не моей, чужой и чуждой полякам, но историей власти, интриг, величия и падений. Ворота были распахнуты настежь. Ни часовых, ни охраны, ни даже дворняг. Словно жители не просто сбежали, а испарились.

Спешились у парадного входа. Петров с несколькими егерями осторожно вошли первыми, держа ружья наготове. Я последовал за ними, мои сапоги гулко ступали по каменным плитам вестибюля. Тишина здесь была еще глубже, чем на улицах. Казалось, даже эхо боится разбудить этот спящий дворец.

Мы начали осмотр. И с каждым шагом меня все больше охватывало удивление. Замок был… нетронут. Ни следов грабежа, ни сломанной мебели, ни даже пыли на предметах. Все стояло на своих местах, словно хозяева вышли на минуту и вот-вот вернутся. В залах — шелка на стенах, картины в золоченых рамах, хрустальные люстры под расписными потолками, паркетные полы, сияющие под тусклым светом, проникающим сквозь огромные окна.

Я шел из зала в зал, как по музею, но не по тому, что создан для показа старых диковин, а по тому, что застыл во времени. Банкетные залы, украшенные гобеленами, изображающими сцены охоты и сражений. Кабинеты с резными столами, на которых лежали перья, свитки бумаг, серебряные чернильницы. Библиотека, где тысячи томов в кожаных переплетах стройными рядами застыли на полках. Спальни с широкими кроватями под бархатными балдахинами, с туалетными столиками, на которых стояли серебряные флаконы и шкатулки, даже драгоценности лежали на виду, не тронутые ничьей рукой.

Богатство тут было не кричащим, как в Зимнем, а утонченным, впитанным в сами стены, в каждую деталь. Золото здесь не только сияло, но и скрывалось в тонкой резьбе, в инкрустации, в рисунке на тканях. Мне показалось, что даже воздух в этих залах пропитан запахом денег и власти. Это не та власть, что добывается кровью и потом на полях сражений, не та, что строится на воле народа. Это власть, унаследованная, впитанная с молоком матери, лежащая в самих камнях этого замка.

Хмм… лежа в камнях…

Как последний король Польши, Станислав Август Понятовский. У его опочивальни я встретил монахов, читавших заупокойную молитву. На мой немой вопрос один из них вежливо пояснил:

— Его величество круль Речи Посполитой скончался и похоронен в склепе — согласно его последнего желания, в том же склепе, где похоронена императрица Екатерина II.

По манере себя держать, по явной доброжелательности ко мне я понял, что передо мной иезуиты. Восстали из пепла и снова здесь — во дворце. Быстро же они обозначили ситуацию. И правильно сделали. В моей империи их никто не объявлял вне закона.

Двинулся дальше и остановился в одном из залов, кажется, аудиенц-камере. Сел на трон, отделанный красным бархатом. Он был непривычно мягким, податливым. Ощущение было странное. Я, самозванец, сижу уже на втором царском троне. Впору коллекционировать. Просто пришел и сел. Мир перевернулся с ног на голову.

Я закрыл глаза на секунду, пытаясь осмыслить происходящее. Пустая Варшава. Брошенный