Млечный Путь, 21 век, No 1(50) 2025 - Уистен Хью Оден

Полых отшатнулся от него, как от прокаженного, бросился к выходу. Там его вывернуло. Птах последовал за ним, увидев причину, расхохотался, следом заржали все остальные.

Как он мечтал об этом, как ждал посвящения. А теперь.... Стал чужим. И куда, к кому бежать? Щерба выслушает, но после вернется и отдаст Хмурому, велев рассказать тому все как на духу и принять суд. У него, у них нет другого пути, только так, как заповедано предками, как учит святое писание, дарованное всеотцом.

Полыха со смехом вернули в сарай. Хмурый почал бутылку первача, пустил по кругу. Парень жадно приник к горлышку, стал пить, не обращая внимания на обожженную самогоном глотку. Его снова поздравляли, он не слышал. Голоса слились воедино, в нетрезвый хор, больше похожий на затянувшийся звериный рык. Хотелось заткнуть уши, закрыть глаза. Бежать. Исчезнуть. Скрыться.

Елена ЕРМАКОВА

СТАРИК И ЧУЖИЕ БОГИ

Никогда не думал, что мой собственный дом когда-то покажется мне чужим. Но с тех пор, как в него ворвались эти трое, я не хочу видеть ни свою старую печь, ни рыболовную сеть на стене, ни травы над окном, развешанные пучками для просушки.

Но и убежать я не могу. Дверь закрыта на щеколду, разбойники не сводят с меня глаз.

Вот уже часов пять как эти одичавшие спят, едят и играют в карты. Беглые солдаты, ставшие разбойниками, грязные, заросшие щетиной. Съели за один присест половину моих запасов на зиму, а потом еще и козленка из сарая притащили. Рады, что мой дом на отшибе, и никто никогда меня не хватится. А впрочем, деревня-то моя сгорела год назад, так что беспокоиться обо мне в любом случае некому.

Заставили меня убить и освежевать козленка, а потом разделать и положить на решетку. А я делал это и думал, что козленок похож на жертвоприношение. Но каким богам? Свои от меня отвернулись, а чужие...

Чужие боги глумятся надо мной. Год назад день в день чужие боги появились в моей жизни. Можно сказать, свалились мне на голову, сломали мою жизнь, а теперь хотят окончательно отобрать ее руками этих троих, но перед смертью еще и унизить меня. Потому что одичавшие, растерзавшие мой дом, рано или поздно убьют меня, но перед этим еще и поглумятся. Разве я не вижу, как их главарь поигрывает ножом, то втыкая его в стол, то вынимая? Разве не знаю, что значит звериный голод в его глазах?

Смерти я не боюсь, но растоптанным быть не хочу.

Интересно, это чужие боги, закопанные за моим домом, послали ко мне одичавших, или запах чужих богов просто притягивает к себе нечисть?

- Эй, дед, - зашевелил губами самый худой и злой из разбойников. - Ты чего все время смотришь? Чего пялишься?

Я отворачиваюсь. Не хочу объяснять ему, что я глух от рождения и могу только читать по губам. Если я хочу понять, что мне говорят, я должен видеть лица. Даже их поганые рожи, и то должен видеть, если хочу выжить. До сих пор они не догадались, ну и незачем им знать.

Самый заросший из троих идет к двери с пустым ведром, открывает ее и сразу же закрывает. Холодно ему, что ли? Похоже, ветер принес похолодание, ранняя зима подкатила этим вечером.

Поворачивается ко мне.

- Иди воды принеси. А еще заодно возьми хлеб и брось в телегу. У нас там пленник.

Я тянусь за тулупом, но лохматый встает у меня на пути.

- Э, нет. Сбежишь еще. Так иди, без тулупа. По холоду далеко не ускачешь, если чего удумаешь.

Еще как ускачу. За моим домом роща, а в роще узкая, но быстрая речка. На речке челнок с рыбацким снаряжением и одеялом, речка в два счета отнесет меня к дальней людной деревне.

Сердце у меня чуть не выскакивает из груди, такой близкой вдруг показалась свобода. Притворяюсь, что еле иду, спотыкаюсь о порог, как будто совсем немощен.

А как только дверь за собой закрываю, скатываюсь с крыльца. Холод режет как ножом, но я его не боюсь. Еще немного, и я спасен.

По дороге кидаю хлеб в телегу. Не хочу смотреть, кто там, но все-таки не выдерживаю и поворачиваю голову. В телеге мальчишка, лохматый и грязный, сидит, завернувшись в какие-то мешки. Вот звери.

Мальчишка не старше моего внука. Не старше семи, а столько внуку и было год назад. Подбегаю к телеге, хочу схватить мальчишку на руки и бежать с ним к речке, но одна рука у него прикована цепью к телеге. Что же делать-то мне?

Мальчишку бросить никак не могу. Снова идти в дом к зверью, дождаться, пока они уснут и найти у них, спящих, ключ от цепи? Похоже, ничего другого не остается, но это почти верная смерть.

Дверь распахивается, и тот же заросший разбойник грозит мне кулаком. Я подхватываю ведро и плетусь к колодцу. Почему я еще в прошлом году не ушел из этого дома? Неужели думал, что чужие боги оставят меня в покое?

Чужие боги... меня вдруг пронзает одна мысль. Как же я раньше-то не подумал об этом? Чужие боги просятся наружу из-под земли. Вот почему это все происходит. Все, что мне нужно сделать, - это выпустить их на волю. Пусть сделают то, что им надо, а потом я снова их похороню.

Дверь закрывается, когда разбойник убедился, что я опускаю ведро в колодец, и я бросаюсь от колодца на огород за домом. Здесь под корнями вывороченного в прошлом году дуба и лежат боги.

Руки, стынущие на морозе, отчаянно роют землю, еще мягкую, хранящую осеннее тепло. Руки помнят то место, где я спрятал богов. То место, куда они упали, выворотив дуб. Наконец, пальцы натыкаются на грубую холстину мешка, в который боги завернуты. Долго смотреть на них нельзя. Это верная смерть.

Ровно год назад в этот самый осенний день случился небесный камнепад. Я почувствовал удары, земля содрогалась. Ветка упавшего дуба ударила по крыше, и я понял, куда упал камень. Выскочил из дома и увидел еще дымившуюся яму среди змеистых корней дерева, вырванных из земли. Небесный камень на дне ямы был большим, похожим на сгусток фиолетовой звездной ночи. Он будто втягивал меня внутрь, а еще я почувствовал странное касание чего-то к моим мыслям. Это был шепот, голос, который что-то