Константин. Аландская Звезда - Иван Валерьевич Оченков

города на побережье Эстляндии не годились в силу своей ничтожности. Кронштадт был слишком хорошо укреплен, а простиравшееся между ним и Петербургом мелководье не оставляло шансов на успех, даже если бы им удалось подавить его батареи.

Оставался прикрывавший подходы к столице Финляндии Гельсингфорсу и прикрывающей его с моря крепости Свеаборг. Несмотря на более чем солидные укрепления последнего с ними броненосные батареи союзников могли справиться, после чего с легкостью овладеть Гельсингфорсом. Затем… а вот так далеко никто из них не заглядывал.

Наполеон III, судя по донесениям разведки, желал добиться хоть какого-нибудь успеха, после которого можно будет с чистой душой и чувством выполненного долга перейти к мирным переговорам. Что же касается англичан, то они почему-то считали, что стоит им занять столицу великого княжества, все финны немедленно восстанут против русского владычества и присоединятся к победоносной британской армии.

Особенно упорно проповедовал эту теорию хорошо известный всем, кто учился в советской школе, публицист по имени Карл Маркс. Будущему классику «единственно верного учения всех времен и народов» казалось, что жители Суоми спят и видят, как бы поскорее вернуться под власть королей Швеции. То, что у прагматичных финнов на этот счет может быть иное мнение, в расчет не принималось. Мысль же, что какому-то малому народу в составе России может быть лучше, чем под властью просвещенных европейцев, и вовсе казалась глашатаю революции ересью…

Глава 14

На первый взгляд, адмирал Кокрейн был типичным англичанином — наглым и уверенным в себе снобом, искренне презиравшим всех, кому не посчастливилось родиться на их острове (а если честно, то и большую часть своих соотечественников), и готовым на все, если в воздухе запахло прибылью. Подобная неразборчивость как-то едва не стоила ему политической карьеры, но сэр Томас всегда умел выходить сухим из воды. [1]

С другой стороны, этого престарелого джентльмена трудно было упрекнуть в свойственном его нации консерватизме и не только потому, что он был вигом. Всю жизнь Кокрейн был горячим сторонником прогресса, внимательно следил за техническими новинками и даже сделал несколько изобретений, за которые получил патент.

И первое, что он выдал, приняв новое назначение, это обратился к прессе с пространным или даже лучше сказать — программным заявлением. Причем относилось оно по большей части ко мне.

«Принц Константин, — писал он, — объявил на весь белый свет, что англичане виновны во всех бедах России, хотя всякому честному человеку хорошо известно, что Великобритания всегда была верным другом и надежным союзником, и только безрассудство покойного императора Николая привело к этой несчастной войне».

После чего предложил мне не отсиживаться в гавани под защитой береговых батарей, а выйти в море и принять бой, как это и подобает настоящим морякам. Судя по всему, старый лис пытался взять меня на слабо, но, разумеется, ничего не достиг. Ибо сражаться, имея два броненосца против шести, было, по моему мнению, вовсе не храбростью, а скорее идиотизмом.

Не получив ответа на эту провокацию, он предпринял новую и, уже будучи подле Ревеля, послал мне новое письмо, текст которого тут же перепечатали все ведущие европейские газеты.

«Ваше императорское высочество. С прискорбием узнав о трагической кончине вашей супруги, спешу выразить Вам свои глубочайшие соболезнования. Однако не могу не отметить, что очередное обвинение в адрес моей страны столь же нелепо, как и те, что были сделаны Вами ранее. Посему нижайше прошу, чтобы Вы взяли свои слова назад или вышли в море и сразились. Если, конечно, Вы не пустослов. За сим остаюсь преданнейшим слугой вашего императорского высочества, Томас Кокрейн граф Дандональд».

И первым это сообщение принес ко мне, разумеется, Трубников.

— Простите, Константин Николаевич, — извиняющимся тоном заметил он, — Но я подумал, что лучше будет, если вы узнаете об этой эпистоле от меня.

Некоторое время мы молчали. Я пребывал в состоянии тихого бешенства, а директор РТА сочувственно помалкивал. Мы оба знали, что все написанное Кокрейном ложь. Ведь ни я, ни министерство двора, ни сам император до сих пор никак не комментировали смерть Санни. Официально она умерла от естественных причин, и лично я сделал все, чтобы ее имя не трепали ни в прессе, ни во время суда над Анненковыми. Конечно, шила в мешке не утаишь, и слухи ходили самые разные, но я к ним был совершенно точно не причастен.

— Зачем это ему? — с трудом сохраняя спокойствие, выдавил из себя я.

— Полагаю, как раз для этого. Он хочет, чтобы вы потеряли равновесие, а заодно и способность здраво мыслить.

— Но ведь этим он компрометирует и себя и свою страну.

— Скорее наносит упреждающий удар. Кое-где в Западной прессе уже появились статейки, связавшие внезапную кончину Александры Иосифовны и покушение на вас. Королева Виктория на подобные обвинения отвечать, конечно, не станет, а вот мистер Кокрейн, и без того имеющий весьма своеобразную репутацию, подходит для такого дела как нельзя лучше.

— Сукин сын!

— Желаете ответить?

— Нет!

— Как угодно-с.

— Ладно, Константин Васильевич, спасибо, как говорится, за сигнал. По крайней мере, буду знать, откуда ветер дует. А теперь ступай, мне одному побыть надо.

Первым побуждением было послать старому пирату картель с вызовом. Нет, не на пистолетах, хотя, наверное, следовало. Корабль против корабля. Броненосец против броненосца. Поднимем адмиральские флаги, сами на мостик и вперед! Но хорошенько поразмыслив, решил от этой затеи отказаться. Не хочу показывать, что послание Кокрейна меня задело, тем паче, что честного поединка от англичан все равно не дождешься. А вот в бою, которого так и так не миновать, глядишь, и встретимся. Там посмотрим, кто кого…

Близился вечер, когда ко мне в кабинет зашел адъютант и доложил о приходе Беклемишева. Юшков остался как бы ни единственным офицером флота, продолжавшим общаться с нашим жандармом. Возможно потому, что и сам участвовал вместе с ним в некоторых неподлежащих оглашению делах, но скорее по долгу службы. Ибо знал, что за чистоплюйство можно и вылететь…

— Что-нибудь случилось? — вопросительно посмотрел я на своего «опричника».

— Все сделано, — бесстрастно ответил тот. — В пересыльной тюрьме во время драки между заключенными…

— Не желаю знать подробностей! — покачал я головой. — А она?

— Днем позже.

Еще два месяца назад, узнав о вынесенном Анненковым приговоре, я решил, что они не заслуживают помилования, и отдал приказ их уничтожить. И вот сегодня Беклемишев доложил мне о его выполнении. Хотел бы