Константин. Аландская Звезда - Иван Валерьевич Оченков

Произведенный за все свои подвиги сразу в капитаны первого ранга Шестаков и раньше предлагал перенести боевые действия на вражескую территорию, воспользовавшись для этого царившими в Ирландии антибританскими настроениями.

«Имея в составе своей команды много уроженцев этого края» — писал он в одном из своих донесений — «неоднократно имел возможность убедиться в их горячей нелюбви к английской короне и англичанам вообще, коих не без оснований считают поработителями своей родины».

Но если раньше сама мысль о том, чтобы возмутить чьих-то подданных против «законной государыни» казалась нашим престарелым генералам и адмиралам невозможной ересью, то теперь это начинание благословил сам государь.

Получив карт-бланш, Шестаков принялся за дело со свойственной ему энергией. Выйдя в море, он прихватил с собой еще почти три десятка ирландцев, завербованных с помощью штурмана «Аляски» Патрика О´Доннелла из числа пленных. По-хорошему, конечно, сначала следовало добраться до САСШ, связаться с тамошними патриотами Зеленого острова, обговорить условия, набрать сторонников, снабдить их оружием и так далее. Но на все это не было времени…

Еще одним театром боевых действий стали необозримые просторы Дальнего Востока, где у нас был, если не считать владений Русско-Американской компании, один единственный порт — Петропавловск-Камчатский, отразивший в прошлом году нападение Англо-Французской эскадры. В этом году союзники снова попытались захватить его, но, к своему изумлению, обнаружили на месте города лишь пепелище. Повинуясь приказу генерал-губернатора Восточной Сибири Муравьева — дальнего родственника и полного тезки наместника Кавказа, контр-адмирал Завойко эвакуировал гарнизон и местных жителей, оставив противника в дураках.

Впрочем, подробности всех этих героических дел стали широко известны гораздо позже, а пока доходившие до Петербурга вести из отдаленных уголков нашей необъятной родины просто меркли на фоне разворачивающихся в балтийских водах событий.

Общественное мнение, с недавних пор появившееся в России, в эти грозные дни разделилось на две неравные половины. Большая, состоявшая в основном из чрезмерно возбужденных одержанными мною громкими победами патриотически настроенных обывателей ждала, что великий князь в очередной раз выведет в море могучий российский флот и покажет противнику, где раки зимуют.

Вторая группа, костяк которой составляли люди более разумные и осторожные, к числу которых принадлежал и мой августейший брат, полагали довольным, если мы будем действовать от обороны, отбивая атаки противника, в конце концов вынудив его отступить и согласиться на мирные переговоры.

Я же, как, впрочем, и большинство моих соратников, не обращал ни на тех, ни на других особого внимания, поскольку все это время мы были заняты делом. Сильный броненосный флот для нашего богоспасаемого отечества сначала требовалось создать и лишь потом выходить на бой против двух превосходящих его во всем тяжеловесов.

Все лето мы были заняты подъемом со дна Рижского залива вражеских кораблей. К счастью, осторожничающий противник этим работам практически не мешал. Первым еще в середине мая вытянули из-под воды винтовой фрегат «Империус», затем в последних числах мая подняли «Дюка Веллингтона», дальше работа продолжилась ударными темпами, так что к середине июля самые перспективные из утопленников оказались сначала в Кронштадте, а затем либо в Петербурге, либо в Гельсингфорсе, то есть там, где имелись промышленные мощности для спешной перестройки их в броненосцы.

Работы в доках и мастерских велись практически круглосуточно. Я и сам бывал там практически ежедневно. Иногда в компании с Путиловым, Головниным или Лисянским, но чаще сам. А почерневший и спавший с лица Чернявский и вовсе там практически поселился. Тут нам повезло в том, что «Пембрук» и «Хоук» сумели захватить почти целыми и еще в начале мая увели на верфь для переделки. Правда, у второго из них была сильно разбита машина, но его корпус и уцелевшие части активно использовали для ремонта. Так что третий броненосец, получивший гордое имя «Бомарзунд», уже поднял флаг и был в присутствии всей императорской фамилии и самого государя торжественно принят в строй.

К середине августа ожидалась готовность еще одного броненосца (основой для него стал «Империус»), к концу месяца третьего. Вот этот обязан был впечатлить всех, потому что его базой стал британский трехдечный флагман с его могучими машинами, которые наши мастера смогли пересобрать и восстановить. Что же касается остальных, имелась надежда достроить их к концу сентября, началу октября.

Вспоминая впоследствии все эти напряженные и полные трудов дни, я пришел к выводу, что только постоянная занятость не дала мне сойти с ума и не наделать глупостей. Смерть Санни и последовавшие за этим события едва не подкосили меня. Как бы ни пытались мы скрыть факт самоубийства, кое-какие слухи все-таки просочились и достигли Синода. Заседавшие там седобородые старцы, несмотря на сопротивление тайного советника Карасевского, исправляющего в те печальные дни должность обер-прокурора, хотели было даже запретить отпевать и хоронить ее на освященной земле, и только личный приказ государя, прямо заявившего, что его невестка погибла в результате покушения, заставило их пойти на попятный.

Еще одной заботой стали дети. Четырехлетнюю Ольгу и годовалую Верочку забрала к себе императрица Мария Александровна, обещавшая вместе с государем воспитывать и заботиться о них, как собственных детях. Хотели забрать и Николку, но тут взбеленился я.

— Мой сын останется со мной, — отрезал я, услышав предложение брата.

— Мы с Мари понимаем твои чувства, — вздохнул тот. — Но разумно ли это?

— Это не обсуждается!

Несколько дней планомерной осады и бесконечных уговоров всех женщин нашей довольно-таки немаленькой семьи, включая матушку — вдовствующую императрицу Александру Федоровну и тетушку Елену Павловну, не дали никакого результата.

В конце концов они отступились, молчаливо признав мое право воспитывать сына самостоятельно. Почему я так уперся? Все просто. Николка пришел ко мне и спросил, честно и прямо глядя мне в глаза:

— Папа, ты не оставишь меня?

Что я мог ответить малышу? Только молча обнял и мысленно поклялся себе никогда не обмануть доверия сына.

Когда «битва за наследника» отгремела, то первым делом я нашел ему воспитателя или, как принято сейчас говорить, «дядьку». Им, к немалому изумлению августейшей родни, оказался простой нижний чин — Семен Васильев сын Ермаков — артиллерийский квартирмейстер из архангелогородских кантонистов.

Начавший служить еще при предыдущем императоре кавалер двух знаков отличия военного ордена, именуемых в просторечии георгиевскими крестами, был еще крепок и по странному стечению обстоятельств приходился крестным отцом моему вестовому — Ивану Рогову. Тот, собственно, и попросил за начавшего дряхлеть ветерана. Мол, стар он управляться с пушкой, и нельзя ли пристроить заслуженного унтера хотя бы в швейцары? Причем просил, разумеется, не меня, а