Барин из провинции - Дмитрий Валерьевич Иванов

— Никак отдать не могу. Задаток он и есть задаток, что не возвращается… А как же — я ведь уже другим отказал в нумере, — разводит руками хозяин доходного дома — типичный увалень лет сорока, сам поперёк себя шире.

Смотрит на нас с Евстигнеем нагло, с ухмылкой, мол, и рад бы отдать, да ничего поделать не могу — законы, мол, таковы. А лицо при этом — довольное, лоснящееся: чувствует себя в полной правоте и при барыше.

Хрясь! Меня вдруг накрыла волна гнева, и удар пришелся прямо в широкий нос кельнера.

— Будет ещё быдло неумытое указывать мне — дворянину в двенадцатом колене! — что дозволено, а что нет. Быстро деньги на стол! — зло выплюнул я.

Мужик, изумленно вытирая кровь из носа, попытался было возмутиться:

— Да что же это творится… честного человека… Я буду жаловаться.

Хрясь! Добавляю я.

— Отдам, отдам… Право, барин, вы как зверь! — взмолился он и, пошарившись где-то под прилавком, выложил серебряный рубль. Всего-то.

Я сплюнул. Это я за рубль так старался? Тьфу, пропади он пропадом! Зря только топали сюда, ноги били и время тратили… Но главное — сам я от себя такой реакции не ожидал. Видать, здорово вжился в роль барина-самодура!

Евстигней забирает деньги, и мы идём нанимать пролётку. И тут меня посетила мысль: а ведь неплохо было бы мне и самому такую штуку приобрести. Вот она, ладная, проворная пролётка — и тент от дождя есть, и пара человек, а то и трое сзади сядут, и багаж пристроить куда можно. Удобная вещь!

А ещё тут водятся «картки» — лёгкие такие экипажи на двух колёсах, с одной лошадью, рессорами и крышей. Цена — до пятидесяти серебром, если с торгом.

Карета… она, конечно, для дальних переездов вещь незаменимая. Продать? Моя уже, не сказать, чтоб развалюха, но возраст у неё — почтенный. Может, пятьсот рублей кто и даст, но вот купить такую же — это уже тысячи полторы, если не больше. Надо учитывать, что мне ещё в Кострому возвращаться предстоит. Хорошо бы здесь найти что-нибудь типа гаража и карету туда пристроить на хранение, а самим на пролётке по городу передвигаться.

Так что думай, Алексей Алексеевич… думай головой, а не барскою задницей.

— Эко ты его лихо! Мне бы этот шельмец и медяка не отдал! — парень смотрит на меня с восхищением — расправа с жадным арендодателем его впечатлила.

— Ну а как ты хочешь? У меня больше сотни душ. Если их не бить — на голову сядут, — самодовольно говорю я.

Дома нас встречает Тихон, живо подтверждая правоту моих слов.

— Барин, дай три рубля тридцать семь копеек, — обратился он ко мне с порога.

— Это ещё что за новости? — морщусь от панибратства ары при посторонних.

— Рубль плотнику, на два я досок разных купил и прочего в дом, а тридцать семь копеек стоит гусь жирнющий, соседский. Его я нам приготовлю сегодня на ужин.

— Погодь, плотник вроде десять копеек просил? — напомнил я.

— А ты зайди за дом! — хитро прищурился ара.

— Не сильно он у тебя воспитан, — заметил Евстигней, когда мы обходили дом и карету, которая уже порядком задолбала. Правда, не далее как сегодня утром она спасла нас от ограбления.

— Да мы с малолетства с ним вместе. Я и вольную ему обещался дать в любой момент. Просто он сам не хочет, — пояснил я, разглядывая… обновленный сортир.

Пока меня не было, к навесу над отхожей ямой прибавились стены и удобный стульчак из свежеструганных досок. Не хватало только дверей, но их плотник, вижу, уже доделывает.

Ну, за такое действительно рубля не жалко! Микола, подсвечивая себе застарелым фингалом под левым глазом, трудился с редкостным усердием. Мужик был космат, одет в рванину, при том сразу видно: человек он пьющий, тут уж и к гадалке не ходи. Но работать умеет!

— Ну как? — торжествует сзади Тимоха.

— Молодец, сообразил! А что там с комнатой наверху? Сделали лестницу?

— Сделали! Побывал я там, и ты сильно удивишься сейчас…

— Вот только не надо сюрпризов, — занервничал я.

— Тебе понравится, — заверил Тимоха.

Глава 20

Глава 20

Поднимаюсь по винтовой лестнице, примечая на ходу, что новые ступеньки сделаны на совесть — ни скрипа, ни люфта.

А наверху, скажу откровенно, мне нравится. Причём второй этаж — это не просто комнатка под крышей, а вполне себе комфортное жилище: две комнаты — одна большая, даже громадная, аккурат над моей спальней и кухней, а вторая — поменьше, над Тимохиной.

Но главное — в той, что надо мной, есть балкон. Вернее, веранда — не выступающая наружу, а встроенная в объём комнаты. Метра четыре на полтора, с тонкими перегородками и застеклённая по всему периметру. Выглядит уютно, по-домашнему. Прямо просится туда чайный столик с самоваром.

Балкон глядит прямиком на улицу Никольскую. И вид с него открывается чудесный, хоть ветви деревьев немного и заслоняют перспективу. Сидеть бы тут по утрам, пить чай, да рассматривать шествующих по улице плебеев и аристократов.

Но и это — не главное. Большая комната оказалась… вся изрисована. На дощатых стенах — картины, да такие, что рука не поднимается их перекрасить. Видно, жил тут кто-то с душой и богатой фантазией, кто, быть может, и не художником промышлял, но талант имел — это уж точно.

Вот — конь на дыбах, в грозовом небе; вот — луг с озером, словно из сказочного сна; вот — степь бескрайняя. И вдруг, как из иного мира — величественный крылатый серафим…

— Ну разве не красота? — шепчет сзади Тимоха. — Жаль, зимой тут не поживёшь — стенки тонкие, печки нет. Но зато вон чуланчик есть… и комнатка вроде как подмывочная.

Разумеется, ни гвоздя, ни крючка не было — всё подчистую вынесли. Только на балкончике имелась небольшая скамейка, которая, по всему видно, была намертво прибита. Раз не унесли.

Ей-богу, сам бы тут жил. И даже не из-за картин — а просто хорошо тут сидеть и смотреть на улицу, на людей, на жизнь… Ну да пусть поживёт Евстигней, хоть с месячишко. А я пока погляжу, будет ли толк от моего потенциального научного бизнес-консультанта. Если